Гарем

К счастью, все случилось почти так, как воображала себе султанская бас-кадина.

Иосифа бен Киру и Карима пригласили к настоятелю аббатства отцу Джеймсу Дундасу, который оказался высоким, сурового вида стариком. Иосиф представился ему и рассказал тщательно вызубренную легенду.

— Отец мой, я Иосиф бен Кира из Константинополя. Перед самым моим отъездом из дома негр-раб привел ко мне этого мальчика. Он передал мне письмо, золото и исчез в ночи. В письме просили перевезти ребенка на родину его матери и поместить в школу при гленкиркском аббатстве, дабы он получил надлежащее образование и христианское воспитание. При мальчике есть перстень и медальон, которые, надеюсь, помогут вам опознать его. Больше мне ничего не известно.

— Подойди ко мне, юноша, чтобы я мог как следует рассмотреть тебя, — проговорил старый аббат. — Я не молод, и зрение у меня уже не то.

Карим подошел к нему ближе. Лицо настоятеля побледнело.

— Как тебя зовут?

— Чарльз Лесли, сэр.

— Дай мне скорее письмо, сын мой. Карим вытащил письмо из камзола и вручил его старику. Тот раскрыл его дрожащими руками и стал читать.

— А теперь, дитя, покажи мне медальон.

Карим достал из-под рубашки медальон, открыл крышку и дал аббату взглянуть на лицо своей матери. Лицо Джеймса Дупдаса расплылось в улыбке.

— Она стала красивой женщиной. Еще когда ей было столько лет, сколько тебе сейчас, юноша, я уже знал, что она будет настоящей красавицей. А теперь перстень. — Он взял его, прочитал надпись и вернул Кариму. — Все ясно, сын мой. Добро пожаловать па родину твоей матери. Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы ты здесь был счастлив.

Дернув за шнур звонка, он сказал явившемуся монаху:

— Перед тобой Чарльз Лесли, брат Фрэнсис. Наш новый воспитанник является двоюродным братом Дональду и Иану Лесли. Посели его к ним в комнату. Проследи, чтобы он устроился как следует. А затем пошли гонца в замок Гленкирк. Я должен как можно скорее увидеться со старым графом!

Иосиф бен Кира поднялся:

— Если я больше не нужен вам, господин, позвольте откланяться Я без промедления отправлюсь обратно в Эдинбург. Если что, меня всегда можно найти в доме Киры, что на Голдсмит-лейн.

— Благодарю вас, господин бен Кира. Вы совершили доброе дело. Я расскажу об этом графу.

Иосиф низко поклонился, тая улыбку, потрепал Карима по голове и удалился.

Бас-кадина, сидевшая в личном саду у озера, наконец поднялась с мраморной скамейки. «Теперь Карим спокойно вырастет и возмужает, а я должна снова сосредоточиться на милом Селиме».

Хворь султана в последнее время обострилась и вызвала страшный и обидный побочный эффект — частичную импотенцию. Теперь Селим находился в идиотском положении, ибо не знал, в какой момент его символ мужской гордости в очередной раз откажется ему повиноваться. Одна за другой разделить ложе со своим повелителем приглашалось множество девственниц. Большинство из них возвращалось из султанских покоев в слезах и с позором, ибо Селим не мог признаться в своей несостоятельности и выгонял их.

Несмотря на это, он продолжал обращаться с тремя своими кадинами уважительно и с любовью. Одно его заботило. У Селима с некоторых пор остался только один живой сын, и ему очень хотелось иметь хотя бы еще одного. Однако кадины, как никогда, сплотились, решив до конца блюсти интересы Сулеймана. Каждая из девушек, отправлявшихся на ночь к султану, неизменно должна была выпить пиалу вишневого шербета с подмешанным противозачаточным зельем. И хотя, учитывая нынешнее состояние Селима, это фактически была уже излишняя мера предосторожности, кадины не хотели рисковать.

В середине зимы Селим стал вновь собираться в Анатолию, ибо вторжение на Родос было намечено весной. Перед отъездом он, по обычаю, должен был провести по одной ночи с каждой из своих кадин.

Сайра договорилась с подругами о том, что пойдет последней, и потому имела возможность услышать их рассказы о том, как они провели время с султаном. Рассказы не на шутку обеспокоили ее. В последнее время Селим окончательно утратил мужскую силу и сильно переживал это.

Первой на ночь к нему пошла Сарина. У Селима с ней ничего не вышло, и он, разозлившись, обозвал свою кадину старухой и демонстративно громко потребовал привести к нему юную девственницу. Сарина, глубоко любившая Селима, сумела не утратить чувства собственного достоинства и гордости и, покинув свои собственные покои и укрывшись в саду, дала волю горьким слезам.