Тяжесть венца

– Ты лжешь, – сказала Анна отражению. – Невозможно цвести, когда сердце мертво. Невозможно радоваться жизни, когда все, что было ее сутью, осталось в прошлом. Можно жить день за днем, но лишь воспоминания принесут мгновения призрачного счастья. Тебе совершенно незачем быть такой красивой.

Однако ее женское тщеславие было удовлетворено. Отбросив черное покрывало, она распустила свои густые и мягкие, как шелк, волосы, цветом напоминающие красное дерево, но более глубокого и благородного оттенка. Когда-то, в знак траура, она обрезала их едва ли не под корень. Теперь они вновь отросли и стали куда пышнее, так что приходилось стягивать их в тяжелый узел на затылке.

И вновь Анна улыбнулась себе, одновременно сердясь на свою суетность. В глубине ее души теплилось ожидание радости.

Откинув скрывавшее содержимое сундучка покрывало, Анна стала вынимать и раскладывать на широкой скамье то, что было привезено Ричардом. В дверь постучали. Явилась толстая мельничиха, чтобы предложить госпоже свои услуги. Но Анна отказалась и даже покраснела, ибо в монастыре отвыкла, что кто-либо может увидеть ее наготу.

Она одевалась медленно, с каким-то поистине острым наслаждением. После грубой шерстяной нижней рубахи батистовое белье и чулки тончайшего полотняного плетения казались невесомыми. Поначалу они холодили тело, затем согрелись и словно срослись с кожей. Пальцы ее перебирали мягкую фланель нижних юбок с шелковой оборкой, не решаясь коснуться самого платья. Оно было великолепным – из прекрасного генуэзского бархата, казавшегося черным на первый взгляд, на деле же необыкновенно глубокого зеленого тона, настолько глубокого, что лишь в складках мерцали и переливались блики цвета мха и изумруда. Когда Анна надела платье, оно показалось ей и простым, и в то же время слишком роскошным для обычной прогулки верхом. Нетрудно было догадаться, что Ричард Глостер намеренно устроил для нее весь этот праздник, давая понять, что ждет ее теперь, но она была благодарна ему за это и едва не приплясывала от нетерпения, застегивая длинные ряды мелких, обтянутых тем же бархатом пуговиц от запястья до локтя и от груди до маленького стоячего воротника. Под грудью платье перехватывал широкий пояс, а ниже оно было собрано во множество трубчатых складок, разлетавшихся веером при каждом движении и переходивших сзади в длинный шлейф, который было принято забрасывать на круп лошади. Покончив с платьем, Анна примерила овальную стеганую шапочку, обрамленную высоким бархатным валиком. Валик обвивала тонкая золотая цепочка, удерживающая также и складки свисающей позади черной креповой вуали.

Когда Анна, изящно подхватив шлейф, спустилась по лестнице, к ней устремилось столько взглядов, что она почувствовала себя стесненно. Солдаты в касках и вытертых куртках буйволовой кожи, крестьяне в дерюге и овчинных безрукавках, немытые и взъерошенные детишки с просвечивающим сквозь лохмотья голым телом – все замерли, не в силах отвести глаза от ослепительной госпожи, Бог весть каким чародейством занесенной в этот дикий край. Они привыкли видеть Анну в монастырской церкви или одиноко прогуливающейся вдоль ручья, теперь же руки сами потянулись к войлочным колпакам.

Ричард приблизился и осторожно поцеловал кончики ее пальцев.

– Подумать только, леди Анна, когда-то я имел дерзость дразнить вас лягушонком!

Анна откинула голову. На губах ее появилась улыбка. Она была немного выше горбатого герцога и глядела на него сверху вниз. Ричард предложил руку, она изящно оперлась на нее, и они прошли туда, где, звеня наборной сбруей, нетерпеливо бил копытом Мираж. На иноходце были дамское седло красной кордовской кожи и шитый галуном чепрак.

Джон Дайтон был единственным, кто никак не реагировал на перемену, происшедшую с Анной. Он невозмутимо подвел к ней коня и придержал стремя. В стороне стоял белый нормандский жеребец Ричарда, а трое копейщиков, которые должны были сопровождать герцога во время прогулки, уже держали под уздцы своих разгоряченных коней.

Ричард стремился к тому, чтобы прогулка выглядела не менее пышно, чем королевский выезд. Но здесь он совершил ошибку. Анна и без того была слишком возбуждена своим превращением из послушницы в знатную даму. Поэтому, едва оказавшись в седле, она испытала сильное и необычайное чувство. Словно шквал пронесся по глади уснувшего озера ее души. И пока Ричард, прихрамывая, шел к своему коню, а копейщики подтягивали подпруги, Анна, отдавшись неукротимому порыву, отпустила повод и, хлестнув коня, ринулась вперед.