Медовый месяц

Хани и Гордон все время были заняты на починке американских горок, и Шанталь была единственным свободным человеком, который мог позаботиться о еде. Она усвоила, что если не будет готовить, то всем им нечего будет есть. Удивительно, но оказалось, что работа пошла Шанталь на пользу. Она сбросила большую часть веса, набранного за последние годы, и стала походить на более зрелую версию той восемнадцатилетней девушки, которая когда-то выиграла конкурс красоты «Мисс округа Паксавачи».

— Открыть банку и разогреть ее содержимое — не значит приготовить суп, — проворчала Хани, садясь за старый стол для пикников, который они втащили внутрь. Она знала, что должна хвалить сестру, а не придираться, но решила про себя больше не обращать внимания на чувства Шанталь.

Рот Шанталь сжался от обиды.

— Я не такая хорошая повариха, как ты, Хани. Я еще только учусь.

— Тебе уже двадцать восемь лет! Тебе следовало бы научиться этому давным-давно, а ты последние девять лет только разогревала замороженные обеды в микроволновой печи.

Шанталь пошла к буфету за кастрюлей, потом поставила ее на старую газовую плиту и налила в нее куриный суп с лапшой.

— Я стараюсь как могу. Ты меня обижаешь, когда настроена так придирчиво.

— Ну и плохо! Если тебе не нравится, как мы тут живем, можешь в любое время убираться.

Хани ненавидела свою грубость и плохой характер, но уже не могла остановиться. Это было похоже на те первые дни в «Шоу Дэша Кугана», когда любое» проявление слабости могло ее сломать.

Рука Шанталь сжала половник.

— Нам с Гордоном уходить некуда.

Губы Хани сжались в одну жесткую линию.

— Поэтому, я полагаю, вы ко мне и прилипли.

Шанталь спокойно и грустно ответила:

— Как ты изменилась, Хани! Ты стала такая черствая. Иногда я тебя совсем не узнаю.

Хани взяла ложку супа, стараясь не показать Шанталь, как ее задели эти слова. Она знала, что стала нетерпимой. Мужчины из бригады никогда не шутили с ней, как они шутили друг с другом, но Хани сказала себе, что не будет налаживать с ними отношения. Все, о чем она заботилась, — закончить реконструкцию «Черного грома», чтобы он смог снова пронести ее и, быть может, найти ее мужа.

— Ты раньше была такой милой. — Шанталь стояла у раковины с выражением сожаления на лице. — А потом, когда умер Дэш, я подумала, что у тебя внутри что-то сломалось.

— Я просто решила, что не позволю больше быть вам моими нахлебниками, вот и все.

Шанталь прикусила нижнюю губу.

— Ты продала наш дом, Хани, выставив нас из него. Мы любили этот дом.

— Мне нужны были деньги. Я ведь и ранчо продала, поэтому, не похоже, что я вас обидела.

Продажа ранчо была самым трудным решением, но пришлось продать почти все, чтобы закончить реставрацию горок. Все, что у нее осталось, — это машина, кое-какая одежда и этот парк. Но даже вырученных денег не хватало, и она была бы счастлива закончить все до января, прежде чем окажется на мели.

Она боялась думать об этом. Хани не хотела, чтобы хоть что-то отвлекало ее от решения, которое родилось в ней, когда она вернулась в парк и снова увидела «Черный гром». Иногда ей казалось, что ее решение восстановить аттракцион — единственное, поддерживающее в ней жизнь, и она не могла позволить, чтобы чувства поколебали ее.

— Вся эта затея — просто безумие, — закричала Шанталь. — Рано или поздно у тебя кончатся деньги! И с чем ты тогда останешься? С полудостроенными американскими горками, на которых никто не сможет прокатиться, потому что сюда даже никто не приезжает!

— Я найду способ раздобыть денег. Есть некоторые интересующиеся историческими памятниками группы, занимающиеся восстановлением деревянных американских горок.

Хани избегала взгляда Шанталь. Ни у одной из этих групп не было столько денег, но Хани не хотела говорить все это Шанталь. Ее сестра уже сказала, что она сумасшедшая. И возможно, была права.

— Пусть даже случится чудо и ты закончишь «Черный гром», — сказала Шанталь. — Ну и что дальше? Никто не приедет кататься, потому что здесь нет больше парка!

Ее глаза потемнели от гнева.

— Давай вернемся назад в Калифорнию. Все, что тебе нужно сделать, — это снять трубку и позвонить кому-нибудь, чтобы тебя опять взяли в телешоу. Ты сможешь заработать много денег.

Хани хотелось заткнуть уши. Шанталь была права, но Хани боялась так поступить. Как только публика увидят, что она пытается играть кого-нибудь еще, кроме Дженни Джонс, все сразу поймут, что она представляет собой как актриса. Записи тех представлений — это единственная оставшаяся у нее вещь, которой Хани могла гордиться, единственная вещь, которой она не могла пожертвовать.