Соблазненная роза

— Я ведь говорила, что люблю тебя. И хоть ты не щадишь меня — с той минуты, как открылась моя шутка, — я готова простить тебя, Генри, — прошептала она, завораживая его взглядом мягко мерцающих в полумраке темных очей.

— Да не можешь ты меня любить. Ты ведь совсем меня не знаешь, — осипшим вдруг голосом возразил он, стараясь не обращать внимания на ее пальцы, поглаживавшие его бедро.

А потом она улыбнулась и положила ладонь ему на плечо — такое мускулистое, — тут же вспомнив, какое гладкое оно на ощупь…

— Нет, я знаю тебя… а после вчерашней ночи, может, даже лучше, чем многие другие. Ты мой любимый.

— Нет, Розамунда, не говори так, — простонал он, закрывая глаза. — Нет, — слабо противился он, однако ж позволив притянуть себя поближе.

— Да, — продолжала настаивать на своем Розамунда, обвивая его руками. Ее сердце чуть не разорвалось от счастья, когда она прижала к себе его жаркое тело, все более подчинявшееся зову страсти — неровное дыхание выдавало это.

— Я же поклялся… все еще пытался протестовать он, но рука его уже ухватила шелковистые каштановые пряди и нежно приподняла ее голову, и через миг он уже целовал эти жаждущие ласки уста, тут же опаленный обоюдным жаром их устремленных друг к другу тел.

— А теперь передумал. — Она ласково улыбнулась его ребячливому упрямству, потом взъерошила черные кудри — они мягко пружинили под ее рукой.

— Отчего бы нам не начать снова. Я Розамунда — твоя жена. Но обещаю, что буду совсем такой, как Джейн. О Гарри, ты мой желанный, ты мне дороже жизни. Тут ее голос дрогнул, ибо Розамунда вспомнила, что из-за этого мужчины она и впрямь может расстаться с жизнью. Она тут же отогнала эту мысль. Его жаркие губы прижимались к ее рту, и это было счастьем. А он распалялся все сильнее, и его горячечный трепет отзывался во всем ее теле.

— Верно. Ты Розамунда, моя жена, — прошептал он, покоряясь и откинув прочь терзания разума и уязвленной гордости, отдаваясь волшебной власти этих рук и губ, освещаемых сполохами жарко разгоревшегося очага.

Услышав его слова, Розамунда позабыла все печали и страхи в предвкушении чудес, открывшихся ей прошлой ночью. Возможно, все снова повторится, и он, суровый ее возлюбленный, все-таки оправдает ее надежды. А она уж постарается приворожить его, да так крепко, что он оставит помыслы о расплате за свою «непозволительную слабость»… И вот уже его горячий рот ласкает ее шею и плечи, а нетерпеливые пальцы развязывают ворот сорочки и от дрожи не могут одолеть узелков, но наконец расправляются с ними и рывком стягивают легкую сорочку с плеч, и теперь эти белоснежные плечи и груди, позлащенные отсветом огня, освободились от целомудренно-белого покрова. И так безупречны были эти прелести, так манящи, что Генри еле удержался от исступленного вопля.

Жар его пальцев и рта заставляли Розамунду дрожать от восторга. Он целовал округлые груди, потом крепко прильнул к соску и стал сосать — будто вытягивал из нее жизнь, до того желанна и упоительна была эта ласка, Нежное трение его языка о бугорок соска почему-то отдавалось нарастающим и все более сладким жаром в паху, неотвратимым, настойчивым, пронизывающим насквозь, зовущим…

Простыни вскоре были безжалостно смяты. Генри скинул хламиду, сорвал с себя сорочку и, не глядя, швырнул их на пол. Розамунда обмерла, увидев его дивное мускулистое тело, а кожа… какая горячая под ее пальцами. Она погрузила ладонь в поросль на груди, шаловливо обмотав завитками пальцы, все сильнее желая почувствовать вкус его рта. И, не выдержав, она заставила Генри оторваться от ее грудей и жадно прильнула к его губам.

Слив уста и сплетя объятия, они легли повольготней, и Розамунда молча прижалась лоном к его чреслам, поощряя к дальнейшему. Между тем огненная твердь меж его бедер все сильнее давила на нее, тогда она протянула руку вниз и стала ласкать эту твердую и нежную плоть. Генри от неожиданности судорожно вздохнул и задрожал от истомы, но вскорости придержал ее пальцы.

— Милая моя, ты самая прелестная из женщин. Ты, наверное, снишься мне, — прошептал он, чуть отпрянув, чтобы снова ею полюбоваться. От огненных бликов на молочной нежной коже прихотливо играли легкие тени — Розамунда словно вся мерцала, и не верилось, что это обыкновенная земная женщина, а не прекрасная фея. Нет, столь божественное совершенство недоступно простым смертным… оп торопливо прижал ее к себе, словно боялся, что она сейчас исчезнет. От одной этой мысли сердце его перевернулось.