О чем я говорю, когда говорю о беге

Ну и какой же результат, спросите вы?

Почти такой же, как в Нью-Йорке. Усвоив полученный там урок, на этот раз я довольно жестко контролировал себя во время первой половины забега. Я не увеличивал темп, чтобы поберечь силы. Я получал удовольствие от бега, наслаждался видами, готовясь к моменту, когда наконец смогу совершить рывок. Но этот момент так и не наступил. На промежутке между тридцатым и тридцать пятым километрами, там, где Холм разбитых надежд ^[10], я еще чувствовал себя абсолютно нормально. Друзья, которые поджидали меня у холма для моральной поддержки, потом говорили, что я выглядел отлично. Я бежал вверх, улыбаясь, и махал им рукой. Я был уверен, что если дальше все пойдет в том же духе, то ближе к концу я смогу набрать темп и показать достойный результат. Но после того как я миновал Кливленд-серкл и вбежал в бостонский даунтаун, ноги вдруг отяжелели. Навалилась усталость. Никаких судорог не было, но на последних километрах трассы, уже за мостом Бостонского университета, я еле плелся. О том, чтобы прибавить скорости, не могло быть и речи.

Конечно же, я добежал до финиша. Под небом, неаккуратно затянутым облаками, я пробежал без единой остановки сорок два километра и пересек финишную черту, расположенную напротив Пруденшл-центра. Я завернулся в серебристое спасательное покрывало, чтобы не замерзнуть, и получил из рук волонтеров медаль. Волна схлынула — я почувствовал великое облегчение от того, что больше никуда не нужно бежать. Пробежать марафон — это замечательно. Это достижение, но. Но я был недоволен результатом. Обычно, едва финишировав, я начинаю предвкушать кружку холодного «Сэма Адамса». Но сейчас мне совершенно не хотелось пива. Мой организм, буквально каждый орган, был на грани физического истощения.

«Да что с тобой? Что случилось? — удивленно спросила жена, встречавшая меня на финише. — Тренировался ты вроде достаточно, да и слабым тебя не назовешь».

Так что же в самом деле случилось? Я не знал, что и думать. Может быть, это просто возраст? А может быть, причина в другом, в чем-то важном, может, чего-то я недоглядел? В любом случае все эти «может быть» говорят о том, что говорить, в общем-то, и не о чем. Разговор иссякает, как ручеек, бесшумно и неотвратимо исчезающий в песках пустыни.

Одно знаю наверняка. Вплоть до того дня, когда я снова смогу сказать себе: «Молодец, хорошо сегодня пробежал», — я буду продолжать бегать марафоны. Даже когда я стану очень старым и окружающие будут говорить мне: «Мураками-сан, хватит вам, уж в ваши-то годы», — я все равно буду бегать. До тех пор, пока мне это будет по силам. И пусть с каждым разом у меня будет уходить все больше времени, я буду стараться — все усердней — добежать до финиша. Во что бы то ни стало. Люди могут говорить, что хотят, — меня это не волнует. Таков уж я от природы. Каждому свое — скорпион жалит, цикада цепляется за дерево, лосось возвращается на нерест в родную реку, дикие гуси выбирают себе пару на всю жизнь.

Не слышно музыки из «Рокки», да и заката, в который можно было бы достойно уйти, что-то не наблюдается. Такой вот у этой истории финал, банальный, как резиновые спортивные тапочки. Антикульминация, если вам угодно. Попробуйте сделать из этой книжки сценарий, и голливудский продюсер, кинув взгляд на последнюю страницу, не задумываясь отправит рукопись в мусорную корзину. Но не могу сказать, что этот финал противоречит моему представлению о себе самом.

Я ведь стал бегуном не потому, что кто-то просил меня об этом. Точно так же, как я стал писателем не потому, что кто-то предложил мне им стать. Просто в один прекрасный день мне вдруг захотелось написать повесть. А в другой прекрасный день я решил заняться бегом — просто потому, что захотел. В жизни я всегда делал то, что считал нужным. Меня пытались остановить, меня отговаривали, но я не менял курса.

Вглядываюсь в небо над головой, пытаясь уловить в нем хоть подобие благосклонности. Но нет. Все, что я вижу, — это плывущие над Тихим океаном летние облака. Им нечего мне сказать. Облака бессловесны. Думаю, вообще не стоит на них смотреть. Вместо этого стоит заглянуть в себя самого, как в глубокий колодец. Сумею ли я разглядеть благосклонность там, в глубине? И снова нет. Все, что я вижу, — это моя индивидуальность, моя натура, упрямая, несговорчивая, зачастую эгоистичная, все так же не уверенная в себе и в каждой неприятной ситуации пытающаяся найти что-то смешное или кажущееся смешным. Я бреду по длинной пыльной дороге и несу свой характер, как старый чемодан. Не потому, что мне это нравится (что тут может нравиться? чемодан тяжелый и изрядно потертый) — просто больше мне нести нечего. Впрочем, я, пожалуй, уже к нему прикипел. Да-да.

---

10 Холм разбитых надежд (Heartbreak Hill) получил свое название в связи с эпизодом, произошедшим во время забега в 1936 г. Именно здесь, на самом тяжелом участке трассы, действующий чемпион Джон Келли настиг лидера гонки Эллисона Брауна по кличке Тарзан и, обходя соперника, сочувственно похлопал по его плечу. Этот жест подстегнул Брауна. Он неожиданно ускорился, оставил чемпиона позади и победил в забеге, по словам корреспондента «Бостон глоуб», «вдребезги разбив надежды Джона Келли».