Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 1

Тут её позвали к телефону.

И только трубку взяла, как ни искажал телефон голоса – что-то сильное тёплое сразу приложилось к сердцу.

– Да, здравствуйте…

Сослуживицы стояли рядом, ожидая, что будет сообщение новостей. Но по первому же голосу Веры поняли, что – нет, и отошли.

Это звонил Дмитриев! Боже, как она обрадовалась! Телефон, протянувший голос через провода, сжавший его, убравший окраску, передавал некий другой голос, условно считаемый за истинный, – а всё же интонация вся оставалась, умедления, растяжки, паузы или быстро-громко – и Вера слушала их.

Он звонит – просто так, никакого дела нет. Узнавши о событиях, звонит потому, что беспокоится о ней. Она ведь не знает, что такое беспорядочная стрельба, и эти бессмысленные невидимые пульки, которой одной достаточно. Одним словом…

– Вера Михайловна, я звоню – попросить вас… чтобы вы сегодня не были на улицах.

Боже, почему он просит? какое право он имеет просить! (Не сказала).

– Но как же мне иначе перелететь домой, Михаил Дмитрич?

Ну, только домой – это совсем близко, пересечь Невский. Но сегодняшнее общее увлечение может утянуть в дальние прогулки, – так вот… не надо.

Вера растерялась, не нашлась ни пошутить, ни ответить серьёзно. Почти смолчала.

А он, пока ждал ответа, естественно молчал.

А она – неестественно.

Тогда он ещё: он просит прощения. Но он хочет, просто для своего спокойствия, чтобы Вера Михайловна ему пообещала, что никуда сегодня не пойдёт.

И Вера – ответила согласно, единственно как почувствовала:

– Хорошо.

И оттуда, пониженное:

– Спасибо.

Но так неловко сложился разговор, она теперь звонко:

– А что у вас? Откуда вы звоните?

И тут же мелькнуло, что вот это как раз и нельзя, что именно она его меньше могла спрашивать, чем он её, была такая целая заштрихованная неоговариваемая область.

Но нет, всё обошлось хорошо. Звонит он с Обуховского завода.

Разве не бастуют?

Да, конечно, все бастуют, разошлись, никого нет. Но два литейщика согласились с ним поработать. Тут маленькая отливка, пробная. И – как странно всё выглядит на пустом заводе, в пустой литейке.

Описал. С медленностью, как всегда он.

Слушала, слушала.

Когда положила трубку и шла – спросили, что нового?

А Вера – ничего не могла сказать. Они поговорили, так и не сказав друг другу никакой новости.

Но – как это ново было! Но как она была ему благодарна!

Через весь город протянул охранительную руку и сказал: будь дома.

И хотя он не был свободен так говорить, но Боже, как хорошо, что он так сказал, ведь он же не придумал, ведь значит он так думал.

И она согласилась покорно, радостно. Будет дома.

Она и всё равно пошла бы прямо домой – а всё-таки это совсем иначе. Она как будто получила запрет. Она как будто потеряла свободу движений.

Как хорошо.

Последние часы её работы косо скользило солнечное в проход между театром и библиотекой. И день показался потеплевшим, весенним.

А когда вышла на улицу – ого, морозец как есть.

И весь Екатерининский сквер был наполнен народом, а Невский – и по тротуарам и по мостовой – весь залит толпой, никем не управляемой, не останавливаемой, – ни полиции, ни войск, ни экипажей. Солдат много и большими кучками, но даже неприученный верин взгляд различал, что это – не обычные солдаты, они как-то свободно, не в строю держались, кто с винтовками, а больше без винтовок. И – масса гимназистов. И студенты – некоторые тоже уже с винтовками, а один – в косой опояске пулемётной ленты.

Издали где-то и стреляли, но здесь – никто, очень мирно, дружественно. Вера шла без помех: и только рассматривала лица, лица.

Было какое-то единое счастливое состояние – как будто облако счастья снизилось и всех их окутало, охмелило. Были лица растерянные, и любопытные (больше всего любопытных, так и рассматривали все друг друга, будто видели первый раз), были экстазно-счастливые. Но больше всего – простой обмен хорошим дружеским настроением, повсюду перекличка голосов, оживлённый говор, – это всё незнакомые разговаривали друг с другом, так много не бывает знакомых.

В толпах верующих у церквей, после праздничных обеден, Вера такое встречала – но необычно было увидеть сходное братское чувство у сухой петербургской толпы, никогда и ничем не спаянной.

Все едино знали, что теперь-теперь-теперь будет так хорошо и светло жить!