Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 1

В Павловске, в двух верстах, стояла гвардейская конно-артиллерийская бригада, а командовал ею – флигель-адъютант Государя Линевич. Государыня протелефонировала ему и просила: съездить в Думу к Родзянке и спросить гарантий безопасности царской семье.

Уже не осталось у неё трёх четвертей прежней гордости. Опасность подливала к стенам дворца.

Устала ходить, ничему не помогало это смятение – прилегли с Лили в розовом будуаре, где висели иконы и картины Благовещения. Переговаривались – что может быть и как пойдёт.

В девятом часу камеристка внесла телеграмму от Государя. О, наконец!

Но какой спокойный тон! Как будто не было всего этого вулкана. Ники благодарил за письмо. Сообщал, что выезжает в Царское завтра после двух часов дня. Что конная гвардия из Новгорода получила приказание немедленно выступить в Петроград. И уверение, что беспорядки в войсках скоро будут прекращены.

О, Боже! О, какое облегчение! Сколько тревог снялось с души! Наступил первый спокойный час за этот день.

Вспомнили, что не обедали, и решили попить чаю.

И в самом деле – чего боялись? Тихо стояло в Царском Селе. Безупречно нёс службу вокруг Александровского дворца Сводный гвардейский полк. А близко – размещался гвардейский экипаж, они не только наши войска – они подлинные друзья! Да и вообще стояли в Царском гвардейские стрелки, стена! – запасные батальоны отборных полков, один из которых носит звание императорской фамилии.

А теперь, вот, скоро придёт и конница.

Надо было бы отменить поездку Линевича к Родзянке, если он ещё не уехал?…

Но – не кончился день так спокойно.

В десять часов вечера генерала Гротена вызвал к телефону Беляев – объявился наконец! За весь сегодняшний ужасный день он ни разу не дал о себе знать – а теперь с чем же?

Беляев говорил даже не от себя, а передавал совет того же Родзянки: чтоб императрица немедленно увозила детей из Царского Села – а завтра, может быть, будет уже поздно: петроградские толпы достигнут туда и нападут.

Пришёл Бенкендорф, с нероняемым моноклем в глазу, узкодорожными бачками и усами, всегда уравновешенный, – и передал это всё государыне. (А волновался).

И – снова всё взвихрилось в безумной тревоге! Родзянко никак не был друг, но ещё до Линевича вот давал совет, и в его совете была какая-то несомненность: почему-то представилось, что именно так всё и произойдёт!

А – куда государыня могла двинуться с детьми, температурой по 39, раздирающим кашлем, больными глотками и ушами?

Только одно и было – телеграфировать в Могилёв (телефон туда, конечно, не работает), пока Государь там, и спрашивать указаний.

Указаний – о чём? Двигаться всё равно невозможно.

Государыня ломала пальцы.

149

Во всю бы жизнь никогда не прикасаться Михаилу Александровичу к государственным делам! Сколько есть достаточного для человека – военная служба, спорт, семья! Была когда-то несчастная полоса, после смерти брата Георгия считался он наследником престола. И тогда приучали его: членом Государственного Совета и даже, для государственной практики, отсиживал заседания в совете министров. И хоть никогда ничего там не высказал, никогда ничего сам не делал, – а стягивало его это под мундиром, лишало лёгкости.

Но однажды, в июле 1904, счастливой ночью в красносельском лагере принесли ему телеграмму. Он прочёл её в палатке при фонарике – и в бурной радости закричал адъютанту:

– Мордвинов! Вставай! Шампанского! Императрица родила мальчика! Я больше не наследник!

Так в 26 лет он освободился – и остался просто синим кирасиром, стоял в Гатчине, ездил на манёвры, отдавался верховой езде, теннису, конькам, посещал театры, имел свободу и погулять, и пошутить, и полюбить. Больше всего он любил спорт, во всех его видах, – и потому что он давал силу телу (в юности Михаил был слаб), и за азарт, и за риск. Мечта его была – управлять аэропланом, и он уже изучал машину, но ещё не знал до винтика. И кавалерийская ловкость была его гордостью. И никогда больше брат не путал его в государственные дела.

Но вот Михаил полюбил нешуточно, да женщину, разведенную дважды и с двумя детьми от последнего мужа Вульферта. Великому князю жениться на такой женщине абсолютно исключалось, двойное нарушение: неравнородная – дочь присяжного поверенного, и разведёнка. Но и, влюбясь бесповоротно, Михаил тоже решил бесповоротно.