Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 1

Загадка!…

Николай изумился: при тяжёлой кори детей, по морозу – выехать навстречу? Как это понять? Только что, в последнем письме, отговорилась от поездки в Ливадию – весной и по выздоровлении детей, – а теперь готова в мороз ехать с больными?

Но поговорить прямо – невозможно, прямая линия с Царским всегда работала перерывисто, неразборчиво.

О, Боже! Как всё понятно: императрица – в отчаянном положении, она боится за детей, боится этого бунта больше, чем кори? Так каково положение там?

Практик Воейков быстро соображал: именно так и надо делать, немедленно выхватить семью из Царского, хотя бы на автомобилях, на аэропланах! А потом – в поезд, и в Крым. Именно так, Ваше Величество.

Но Государь представить такого не мог: дети, наследник пригвождены к постелям – и как же можно рисковать везти их по холоду? Не такой же бунт, преувеличение. Сама же императрица ни одной грозной телеграммы не дала за день. Ни Протопопов.

Но Боже! Как ей одиноко, и смутно, и тяжело. Как же он мог ещё раздумывать, ускорять ли свой отъезд?

Ответить, если удастся, или телеграфом: ни под каким видом не ехать! Государь немедленно выезжает в Царское сам.

Решил – и как сразу облегчилось сердце! Вся тяжесть этого дня, этих дней – как будто уже и спала, пережита! Скоро – вместе! Скорей – соединиться! Всё изболелось! Как она одна там, бедняжка, как?!

И – послал Воейкова распорядиться подать царские поезда немедленно! Уже не ложимся спать в Ставке, а – сразу же едем!

Да мятежники может и правда угрожают Царскому? Но там – силища своих войск! И ещё едет георгиевский батальон. И начнут подъезжать полки с фронта!

Привычно, быстро уже собирал мелкие путевые вещи.

Но Воейков воротился с досадной задержкой: поезда технически не готовы к движению, можно приготовить только к концу ночи. А садиться в вагоны – можно около часа ночи.

Через час? Ну, хотя бы так. Собираемся.

Но – опять Алексеев! Прослышал о царском распоряжении – и снова поднялся и, пошатываясь, со сдвинутыми очками, пришёл уговаривать Государя снова, на этот раз: не ехать ни за что!

Так просил и Миша: только не ехать в Царское.

Так просил теперь и Алексеев: опасная минута, в Петрограде неопределённость, правильное место Государя – в Ставке. Вся Россия в покое, кроме Петрограда нигде беспорядков нет, вся Действующая армия – в порядке, строго подчинена державному вождю, – как же может Государь всё это покинуть и ехать сам на опасность?

Но – уже было радостно решено! И Государь просто не понимал бесцеремонного вмешательства начальника штаба в его личные дела. Какой зов над человеком властнее, чем зов семьи?

А Ставка? – оставалась в руках Алексеева. Государь уезжал спокойно.

151

Выйдя с рокового заседания кабинета, на котором он отказался от поста, Протопопов побрёл по залам и лестницам Мариинского дворца, не видя ковров и ступенек. В таком отчаянии и таком бессожаленном одиночестве был он, как ещё никогда не бывал: куда идти, куда ехать? – его дом разгромлен – и это уже не его дом – он сам отказался от своего сияющего поста – и кто же он теперь был? Легко сказать застрелиться – но как нажать гашетку? – да и пистолета нет, как решиться расстаться со всем, что есть жизнь, краски и движение?

К счастью, он набрёл на кабинет Крыжановского, и тот был у себя, и имел терпение и время беседовать, выслушать страстную исповедь и жалобы на министров, на Думу, на всех, – и поддержать, и успокоить. Да всё бы кончилось благополучно, если бы три дня назад арестовали несколько ведущих думцев. И обсудил с Александром Дмитриевичем, кончать или не кончать с собой, и уверил, что не надо.

Сам Крыжановский был весьма государственный человек и с большими познаниями: это он когда-то уверенно оппонировал Витте: что земство отлично совместимо с самодержавием и должно развиваться. Сегодня утром, не дозвонясь до Алексан Дмитрича, он телефонировал Курлову, в последней надежде на его полицейский талант. (Но тот – не захотел вмешиваться, или болен). Крыжановский тоже едва не стал министром внутренних дел, уже побывав помощником. И этой осенью митрополит Питирим манил Крыжановского в премьеры, но не исполнил. И так – ему ни разу не пришлось занять подлинно крупного поста – что сегодня выглядело и безопаснее. (Но тревожился он за свои неосторожные дневники, где остался след многих государственных лиц и событий, – успеет ли дождаться ночи, чтобы сжечь их? И уже пора ли сжигать?)