Нет, не сумасшедший. Просто неудачник с гипертрофированным самолюбием.
— Сколько тебе лет? — спросила Романова.
— Тридцать три.
Как Христу. Однако Христос в тридцать три уже умер, создав Веру. А этот все пробивается.
Замолчали. За окном бежали итальянские пейзажи.
— Ты совсем, что ли, не понимаешь, где ты живешь? — поинтересовался Раскольников.
Романова смущенно промолчала. Ну что делать, если она жила хорошо? Работала, как хотела. Не выполняла ничьих социальных заказов. Мальчики, девочки, кошки и собаки одинаково выглядят при любой системе. Она их рисовала. Ей платили. На еду хватало. И даже на юбку от спекулянтки. Она любила дочь. И жизнь. А это — вечное, от системы не зависящее.
Ей и в голову не приходило, что бывает другая жизнь, что юбку можно купить не у спекулянтки — какую подсунут, а в магазине — какую ты сам себе выберешь. Что жить можно не в муниципальном многоэтажном доме, в каких живет на Западе арабская нищета, а иметь свой дом. И даже два. И твой талант — это твоя интеллектуальная собственность, которая защищается законом, как всякая собственность.
— Растительное создание, — усмехнулся Раскольников. — Живешь, как лист при дороге. Подорожник.
«Да, подорожник, — мысленно согласилась Романова. — Его трудно сорвать. Он жилистый. Его хорошо прикладывать к ране. Успокаивает».
Полезная вещь подорожник.
— А ты нарцисс, — определила Романова.
Самовлюбленный, нестойкий, красивый. Очень красивый. Глаз не оторвать. Романова и не отрывала. Ее взгляд будто прилепили к его лицу. И этот прилепленный взгляд несся со скоростью сто километров в час по прекрасным итальянским дорогам.
А все дороги, как известно, ведут в Рим.
Рим
— Я заеду за тобой в четыре часа, — кричала по телефону Маша. — Возьми Михайлова.
— Зачем?
— Арсений попросил. Он тоже поедет с нами.
Арсений — оперный певец, поющий в «Ла Скала». Он был приглашен по контракту. Большая редкость для семидесятых годов. Почти экзотика. Один или два человека из огромной России работали на Западе с согласия обеих стран. Это был признак избранности. Как будто пригласили не в Италию, а на Олимп к богам.
Маша — институтская подруга Романовой. Она вы-шла замуж за итальянского журналиста и переехала в Рим. Это было совершенно логично, когда итальянец изо всех русских женщин выбрал Машу. В Маше было все, что положено: ум, красота, доброта и еще плюс к тому какой-то особый слух к жизни. Она вставала утром, говорила: «Здравствуй, утро» — принималась за день иначе, чем все. С аппетитом, будто ей этот день подали на блюдце и она орудует вилкой и ножиком.
С Машей было весело, как под солнцем. А когда уехала, все погрузилось в серый полумрак. То, да не то.
Романова тосковала по подруге. А Маша осваивала новую страну, новую жизнь, новую себя. Прорывалась, оставляя мясо на заборе. Капитализм — это не легче, чем Твердохлебовы.
— Я покажу тебе свой Рим, — пообещала Маша. — А потом мы все вместе пообедаем.
В программе был Рим глазами избранных и обед в дорогом ресторане. Но в эту программу не входил Раскольников. И значит, все теряло всякий смысл.
— А можно еще одного человека взять? — спросила Романова и добавила: — Он мало ест. У него язва.
— Нельзя, — отрезала Маша. — Машина «блошка». На четыре места. А нас уже четверо: я, ты, Михайлов и Арсений.
На ресторан уйдет часа два. Два часа без Раскольникова. Это все равно что два часа просидеть под водой, зажав нос и рот.
— Я буду в четыре, — повторила Маша. — Стойте перед гостиницей на улице.
Маша была убеждена, что Романова мечтает о Риме, изысканной еде, полноценном общении. Ей и в голову не могло прийти, что она готова променять это все на полслова, полвзгляда какого-то ущербного неудачника с пустыми амбициями.
Романова подошла к Руководителю и сказала, что не поедет смотреть собор Святого Петра, так как у нее встреча с подругой.
— Ваше дело, — легко разрешил Руководитель. — По мне — я бы вас распустил на все четыре стороны и назначил сбор в день отлета.
Для него, как для руководителя, важно, чтобы все вернулись в полном составе. А поведение внутри страны — это личное дело каждого.
— Спасибо, — тускло сказала Романова.
Она еще надеялась, что ей запретят. Скажут «нет». И тогда она останется с Раскольниковым. Но сказали «пожалуйста».