Можно и нельзя (сборник)

— Егор Иваныч, знакомься! — предложил Мещеряков деду Егору. — Товарищ из телевизора.

— Чиж! — представился Чиж и пожал руку деду Егору, потом Ляльке.

— Давай, Егор, зови Татьяну, — распорядился Мещеряков. — Товарищ народными талантами интересуется.

— Прямо щас, что ли? — спросил Егор.

— А когда же? Человек вон за тыщу километров приехал, а у меня правление через двадцать минут.

— Ну ладно, — согласился сознательный дед Егор. — Танька, давай выходи…

— За что же десять лет? — Мишка подошел к Мещерякову. — Когда летчик цел, и вертолет чуть помялся…

— Какой вертолет? — не понял Мещеряков.

— Ну тот. С тыквой… Сколько дадут?

— Пять, — сбавил Мещеряков.

Из сарая тем временем вышел угрюмый Николай. Из дома — Танька и Вероника. На Таньке было зимнее пальто, застегнутое на все пуговицы, а Вероника — в мужской рубахе с засученными рукавами.

— Михаил, а ты чего стоишь? — сказал дед Егор Мишке. — Тащи гитару! Играть будешь.

— Чего это я буду играть? Это ж самодеятельность.

— Ну и что? — не понял дед.

— А за самодеятельность не платят. Я бесплатно вкалывать не буду. Так что сами пойте. Пока.

Мишка повернулся и пошел.

— Что это с ним случилось? — удивился Мещеряков.

— Ничего с ним не случилось, — спокойно объяснила Танька. — Он всегда такой и был, жлоб несчастный…

Мишка обернулся на оскорбление.

— Иди, иди… — напутствовала Танька. — Без сопливых обойдемся.

И запела звонко, на весь свет:

— «Три месяца лето, три месяца осень, три месяца зима, и вечная весна…»

Птицы замолчали и замерли в одинаковых позах: «Танька поет…»

Травы и колосья привстали на цыпочки и потянулись к солнцу: «Танька поет…»

Коровы на ферме прибавили надой молока. А доярки сидели и слушали, и лица у всех становились похожими.

Уже темнело, когда бабка Маланья вылезла из автобуса.

Мишка отделился от своего мотоцикла, подошел к соседке.

— Садись, — предложил Мишка. — Подвезу до дому.

— О нет! — категорически отказалась старуха. — Я этой технике не доверяю.

— А я тебе подарок приготовил. — Мишка протянул подарок. — Померь.

— Чего это? — не поняла Маланья.

— Куртка. Водонепроницаемая.

Мишка накинул на плечи Маланьи куртку. Она была легкая, на пластмассовой «молнии», простеганная ромбиком.

— Чего это ты? — Маланья просто обомлела от Мишкой щедрости.

— А я подумал: на базаре стоять — то холодно, то дождь… — смущенно оправдывался Мишка.

— А тебе чего? — прямо спросила Маланья.

— А мне ничего не надо, — бескорыстно отказался Мишка.

— Как это «ничего»? — Маланья задумалась. — Вот! Я тебе открытку дам! Японскую! Вот так держишь: в платье. — Маланья показала ладонь. — А так, она чуть повернула ладонь, — одна срамота.

— Не надо, — отказался Мишка.

— Бери, бери, — расщедрилась Маланья. — Мне-то она зачем?

Маланья собралась было идти, но Мишка задержал ее:

— Баба Маланья, у меня к тебе просьба…

— Ну.

— Если тебя спросят: когда ты шла к автобусу, Мишку видела? Говори: не видела. Трактор стоял, а его не было.

— А разве ж я тебя видела? — удивилась Маланья.

— А то нет? — удивился Мишка. — Ты еще спросила: который час, я сказал — три…

— Не помню, — созналась Маланья. — От старость — не радость. А за куртку спасибо.

Маланья повернулась и пошла.

Мишка провожал глазами свою куртку на Маланьиной спине.

— А рукава-то длинные! — крикнул Мишка.

— Это я подошью, — успокоила Маланья.

Танька сидела за швейной машинкой и строчила платье-макси из двух белых скатертей. Перед ней в обрезках лежал журнал мод. В нем была изображена японка в белом платье а-ля рюс с белыми кружевами.

Танька оглядела дело рук своих, потом подошла к кровати, присела на корточки и отодрала кружевной подзор, тяжелый не то от пыли, не то от собственного веса. Вернулась к машинке, стала приспосабливать кружева к белому льну. В это время вошла Вероника и сообщила:

— Тань! Тебя Мишка зовет!

Танька вышла из дома.

В небе стояла полная белая луна. А посреди двора возвышался Мишка Синицын в ватнике и с рюкзаком. Как новобранец.

— На! Пластинки ваши. Три штуки. И клещи деду Егору отдашь. Я у него брал.

Танька взяла пластинки и клещи.

— А я, значит, поехал. Пока.