Можно и нельзя (сборник)

Из жизни миллионеров

Я летела в Париж по приглашению издательства. Рядом со мной сидела переводчица Настя, по-французски ее имя звучит Анестези. Вообще она была русская, но вышла замуж за француза и теперь жила в Париже. В Москве остались ее родители и подруги, по которым она скучала, и в Москве обитали русские писатели, на которых после перестройки открылась большая мода. Настя приезжала и копалась в русских писателях, как в сундуке, выбирая лучший товар. Это был ее бизнес.

Поскольку писатели в большинстве своем мужчины, а моя переводчица — женщина тридцати семи лет, в периоде гормональной бури, то поиск и отбор был всегда захватывающе веселым и авантюрным.

Настя наводила у меня справки, спрашивала таинственно: «А Иванов женат?» Я отвечала: «Женат». — «А Сидоров женат?» Я снова отвечала: «Женат». Все московские писатели почему-то были женаты. Но ведь и Анестези была замужем. Я думаю, она подсознательно искала любви с продолжением и перспективой. Женщина любит перспективу, даже если она ей совершенно не нужна.

У Анестези были ореховые волосы, бежевые одежды, она вся была стильно-блеклая, с высокой грудью и тонкой талией. Одевалась дорого, у нее были вещи из самых дорогих магазинов, но обязательно с пятном на груди и потерянной пуговицей. Неряшливость тоже каким-то образом составляла ее шарм. Она безумно нравилась мужчинам.

Именно безумно, они теряли голову и становились неуправляемы, и делали все, что она хотела. Это тоже входило в бизнес. Настя скупала русских писателей за копейки, и они были этому очень рады.

Самолет взлетел. Я видела, как человек, сидящий впереди, осенил себя крестом, а потом отвел руку чуть вперед и вверх — и перекрестил самолет. Мне стало грустно, непонятно почему. Самолет — это всегда грань. Интересно, когда люди гибнут скопом — это что-то меняет? Это не так обидно, как в одиночку? Или все равно?…

— Я люблю своего мужа, — сказала вдруг Анестези. Видимо, у нее тоже появилось тревожное чувство.

Самолет взлетел и взял курс на Париж. В это же самое время где-то в Гренландии поднялся в небо ураган, в дальнейшем ему дали имя «Оскар», и тоже направился в сторону Парижа. Оскар и самолет с разных концов летели в столицу Франции.

— Я его люблю страстно, — добавила переводчица глухим голосом.

— Тогда почему ты все время уезжаешь из дома? — удивилась я.

— У него секретарша. Полетт. Только ты никому не говори.

— Откуда ты знаешь?

— Они проводят на работе по восемь часов. И всегда вместе.

— Ну и что? Это его работа.

— Когда люди все время вместе, они становятся ОДНО. Он ходит домой только ночевать.

— Это тоже много, — сказала я. — Где бы ни летал, а приземляется на свой аэродром.

— Не хочу быть аэродромом. Я хочу быть небом. Чтобы он летал во мне, а не приземлялся.

— А сколько вы женаты? — спросила я.

— Двадцать лет. Он мой первый мужчина, а я его первая женщина. Он захотел взять новый сексуальный опыт.

Последняя фраза звучала как подстрочник. И я поняла, что Настя, когда волнуется, начинает думать по-французски.

Я не предполагала в Анестези таких глубоких трещин. Я думала, у нее все легче, по-французски. Между ее высоких ног прятался маленький треугольник, наподобие Бермудского, куда все проваливались и исчезали без следа. Все, кроме одного. Ее мужа.

— Ты боишься, он уйдет? — спросила я.

— Нет. Не боюсь. Он любит нашу дочь.

— Значит, он останется с тобой…

— Но будет думать о другой.

— Пусть думает о чем хочет, но сидит в доме.

— Только русские так рассуждают.

— Но ведь ты тоже русская, — напомнила я.

— Держать в руках НИЧТО. Но держать. Лучше умереть, чем так жить!

— Нет, — сказала я. — Лучше так жить, чем умереть.

Я была воспитана таким образом, что главная ценность — семья. Нужно сохранять ее любой ценой, в том числе и ценой унижения. Кризис пройдет, а семья останется.

Анестези привыкла быть самой лучшей. И подмена ее треугольника другим воспринималась ею как смерть внутри жизни. Она бунтовала словом и делом. Но ничего не помогало.

— Я люблю его страстно, — снова повторила она.

На этих словах самолет и Оскар встретились друг с другом. Оскар обнял самолет и сжал его. Самолет затрепетал, как рыба, выброшенная на берег.

Погас свет. Кто-то закричал.

Переводчица заерзала на месте, стала шуровать рукой в своей сумке.