Можно и нельзя (сборник)

Я смотрю на свою улицу, и она напоминает мне каток, потому что много людей, и движутся они хаотически, потому что кто-то за кем-то бежит, и Глеб Романов поет «Домино», потому что ночь, и много огней, и в свете фонарей мокрый асфальт блестит, как залитый каток.

Я выхожу на середину улицы, на проезжую часть — машины сейчас не ходят, — и иду посреди дороги. Навстречу мне, тоже по проезжей части, прошел Миша, выросший на тридцать сантиметров. Он прошел в обнимку с изумительной девушкой и не поднял головы.

Улица полого поднимается вверх, и мне кажется, что на моей улице, как раз на этом месте, где я ступаю, закругляется земной шар. Он медленно летит во Вселенной и немножко крутится при этом вокруг своей оси, а я иду по земле, как по глобусу, и оказываюсь то вверх ногами, то вверх головой. В руках у меня палочки. Я иду и подстукиваю из-за такта на три четверти.

Когда я проснулся, был полдень.

Алка не спала, лежала, вытянув руки поверх одеяла, и смотрела перед собой.

Посреди нашей комнаты стоял стол, заставленный немытой посудой, а пол был почиркан черными полосками. Такие полоски остаются, когда танцуешь в резиновой обуви.

Алкино платье валялось в кресле. Прозрачный рукав свесился, на локте он был немножко оттянут и как бы хранил форму Алкиной руки.

— Послезавтра на работу, — вдруг сказала она.

Я ничего не ответил.

Праздники окончились, пора выходить на работу.

Алка будет преподавать литературу — должны ведь дети знать Пушкина. А я буду придумывать механизмы — должна ведь быть на заводе своя автоматическая линия.

— А когда следующие праздники? — спросила Алка.

— Восьмое марта.

— Восьмое марта — только один день.

— Первое мая, — сказал я, потому что давно все высчитал, — три дня: первое, второе, третье.

— Первое, второе, третье, — повторила Алка и загнула по очереди три пальца. — Поедем за город!

— Грязно будет.

— А мы сапоги наденем.

— Ты поедешь… — не верю я.

— Нет, поедем, поедем, поедем, — страстно проговорила Алка. — Я никогда не была весной в лесу.

Как-то так сложилось в моей жизни, что я тоже никогда не был весной в лесу.

Наверное, в это время снег сошел и почки набухли листьями.

Я представил себе, как умел, весенний лес, дымно-сиреневый и прозрачный, а в этом лесу себя и Алку в куртках и новых резиновых сапогах.

Когда стало немножко теплее

Настя вернулась из булочной и принесла батон за тринадцать копеек, хотя я просила ее купить булки-слойки.

— Батон большой, — объяснила Настя свои действия. — Я его буду весь день терзать…

Я сказала, что можно терзать то и другое по очереди, но Настя слушала меня невнимательно.

— Я в магазине слышала, в Америке это… напряжение плохое, — сообщила она. — Ты бы пошла в магазин, взяла чайник масла. И манки. А то, как объявят, очередь выстроится до горы, и не достанешь ничего.

— Ладно, — обещаю я, чтобы было короче.

— Если объявят войну, я повяжу глаза платком и лягу на дороге. Пусть хоть машины едут, хоть лошади… И не подымусь.

Моей Насте кажется, что в третьей мировой войне будет участвовать конница Буденного.

Настя рассеянно смотрит за окно. У нее свои воспоминания о войне, у меня — свои.

За окном черным комочком по белому снегу передвигается моя дочь. Она как две капли воды похожа на меня в ее возрасте: то же круглое лицо и низкая челка. Я очень похожа на свою мать в молодости, а Настя совершенно не переменилась за ту четверть века, которую я ее знаю. Какая была, такая и осталась, только волосы стали седые. И я иногда не пойму: то ли время идет, то ли остановилось.

— Вот будет немножко теплее, пойдешь на улицу, — говорит Светке тетя Нина.

Светка сидит на диване с лицом, приготовленным к плачу, а я стою в дверях в шубе и валенках. Валенки у меня старые, в кожаных заплатах, шуба ободранная, полоски меха свисают с нее, как собачьи уши. Тем не менее у меня есть шуба и валенки, и я хожу гулять. А у Светки нечего надеть, и она всю зиму, вот уже третий месяц, сидит дома.

Я младше Светки, моя одежда на нее не лезет. Мне приказано уходить из дома незаметно, чтобы не травмировать Светку, но незаметно уходить неинтересно.

— Ну, я пошла гулять, — как бы между прочим сообщаю я.

— А-а-а! — громко, с отчаянием вскрикивает Светка.

— Не гулять, не гулять… — машет руками тетя Нина, а моя мама стремительно оборачивается и делает мне свирепое лицо.