Можно и нельзя (сборник)

— Нет. Только сегодня.

— А я знаю об этом пятнадцать лет, — сказала начальница и встала, — все пятнадцать лет, которые вы у меня работаете. И я вас очень прошу — не говорите больше никому, что вы дурак, и не вздумайте писать заявление, иначе в дураках оказываетесь не вы, а я.

— Вы думаете о себе! — оскорбился Федькин и тоже встал. — Думаете о себе, когда речь идет об общем деле!

— Общее дело не может пострадать из-за одного дурака.

Федькин вернулся на службу и, не заходя к себе в кабинет, пошел к самому главному начальнику.

Главный начальник был седой и красивый, только маленького роста. Внешне он походил на Наполеона Бонапарта, и его звали за глаза не Михаил Иванович, а Мишель.

Мишель постоянно торопился и постоянно не успевал. Когда к нему кто-нибудь приходил, он вставал со своего стула и улыбался.

По системе Станиславского существуют две настройки: сверху и снизу. Каждый начальник в разговоре с подчиненным соблюдает настройку сверху. Мишель придерживался настройки на равных — так, что посетитель иногда путал — кто из них двоих начальник.

— Здравствуйте, Михаил Иваныч, — начал Федькин.

Мишель встал и улыбнулся.

— В двух словах, — попросил он. — У меня только полторы минуты.

Федькин посчитал на руке два пальца и сказал:

— Я дурак. — Получилось ровно два слова.

— Дальше… — потребовал Мишель.

— Все.

— Раз вы понимаете, что вы дурак, — значит, вы уже не дурак.

Федькин хотел возразить, но у Мишеля кончилось время.

— Все! — сказал он. — Я должен лететь в Индию!

Федькин вышел от Мишеля — оказался у секретарши.

Потом вышел от секретарши — оказался в коридоре.

Он медленно шел по коридору и думал о том, как отвратительно покрашены здесь стены, как неряшливо побелены потолки. А если бы сделать это по-настоящему, то у начальства, у всех, кто здесь бывает, возможно, менялось бы настроение. Потому что красота меняет настроение.

А за пятнадцать лет, которые ушли неизвестно на что, он мог бы побелить много потолков и научить этому других. А время ушло. Ушло гораздо больше, чем осталось. И не случайно он проснулся сегодня среди ночи.

В коридоре за низкими столиками на красных плетеных стульчиках сидели люди — курили и разговаривали, беспечно поводя руками. Некоторых он видел здесь по году и больше. Когда подошел Федькин, все замолчали, и он понял, что говорили о нем.

Федькин хотел пройти дальше, в свой кабинет, но не сделал этого. Сел на красный плетеный стульчик, стал хлопать себя по карманам — искать сигареты.

— Ну? — живо спросил Лесин, который сидел напротив. — Сказал им? — Лесин почему-то перешел на «ты».

— Сказал…

— Ну? — участливо спросили остальные.

Федькин разочарованно щелкнул языком. Вид у него был расстроенный.

— Так сразу ничего не добьет, — объяснили остальные.

— Так сразу ничего не добьешья, — подтвердил Лесин. — Пробивай!

Фараон

* * *

Есть люди, которые ничего не знают. Спросишь их: что такое аксиома? — думают. Есть люди, которые что-то знают, а чего-то нет. Фараон знал все: аксиома — это истина, не требующая доказательств. И нечего доказывать. Надо усваивать опыт прожитых поколений, а самому пользоваться их выводами.

Две параллельные прямые не пересекутся, сколько бы мы их ни продолжали. И нечего продолжать.

От перестановки мест слагаемых сумма не изменится. И нечего перестанавливать.

Был Фараон худой и прямоугольный, как пенал, и, когда его окликали, медленным движением поворачивал голову вправо или влево — в зависимости от того, с какой стороны к нему обращались. Он поворачивал только голову, а плечи оставались на месте, и в этот момент действительно походил на Фараона, каким его изображали на старинных фресках: фасовое положение плеч, профильное — головы.

Может быть, именно за это его прозвали Фараоном, а может, за то, что когда-то в молодости был женат на учительнице истории древнего мира. Жена давно ушла, а прозвище осталось.

Фараон сорок лет проработал в школе — преподавал математику в старших классах.

Сколько он себя помнил, он все время учил и так привык к этому, что не мог остановиться.

В школе, как известно, существует пятибалльная система. У Фараона была своя система: он считал — на пятерку знал только составитель учебника, на четверку знал сам Фараон, а его ученики знали на тройку и на двойку.