259  

Комната у Фараона была прямоугольная, и все предметы в ней тоже были прямоугольные.

Фараон сел на кушетку, вытянул ноги. На ботинках тусклым матовым слоем лежала пыль.

Следовало немедленно снять ботинки, но не хотелось двигаться. Фараон почувствовал, что устал к концу дня, как бабка Маня, и что шестьдесят пять лет ему тоже никогда раньше не было.

Он посмотрел в прямоугольное зеркало и увидел в нем свое худое коричневое лицо. То ли Фараон загорел, то ли зеркало потемнело от времени, но лицо показалось ему некрасивым, каким-то бывшим, похожим на мумию.

Фараон надел шляпу и вышел на улицу.

Только что прошел теплый дождь, и в переулках открывали окна.

Сумерки изменили улицу — что-то затемнили, что-то обозначили, — она выглядела странной и почти незнакомой.

Мимо Фараона медленно прошла молодая женщина. Она шла босиком, держа в руке белые туфли.

Фараон вдруг вспомнил, как однажды, очень давно, шел он ночью босиком и слушал, как между пальцами, холодя, просачивалась нежная молодая грязь.

Из-за поворота вышел человек с прямоугольными плечами. Это был Селихов — лучший ученик Фараона. Он учил уроки на память, и когда отвечал — все открывали учебники и проверяли по абзацам. Фараон ставил ему четверки, тем самым приравнивая к себе. Это был единственный в его жизни хороший ученик.

Сейчас он днем работал, а вечером совершал гипертонические прогулки.

— Добрый вечер! — Селихов приподнял шляпу, кивнул на удаляющуюся босоногую женщину. — Идет себе, как по сельской местности…

Селихов ожидал, что учитель потребует вывод, и вывод был готов, но Фараон неожиданно спросил:

— Как вас зовут?

— Селихов, — удивился Селихов.

— Это фамилия. А зовут — как?

— Павел Петрович… — вспомнил Селихов. — Паша.

— Знаете, Паша…

— Знаю! — с готовностью перебил Павел Петрович, почувствовав, как у доски, знакомое напряжение в спине. — Аксиома — это истина, которая не требует доказательств.

— А вдруг требует?

Селихов оробел в темноте. Он мог получить за ответ тройку и даже двойку, и тогда Фараон приравняет его к остальным.

— Задайте мне, пожалуйста, дополнительный вопрос, — попросил он.

— А ты знаешь, что жарят огурцы?

Селихов напряженно задумался, возведя глаза к небу.

Высоко в небе сквозь разорванные облака пронзительно светила звезда. Может быть, та самая, которую открыл рыжий Кашкаров.

На каникулах

* * *

У него было имя, отчество и фамилия: Сергей Юрьевич Гранат. Но по имени его никто не называл, все звали почему-то по фамилии, и он так привык к этому, что сам иногда не помнил своего настоящего имени, а тем более отчества. Гранат в это утро проснулся оттого, что мимо его лица ходили куры. Это значило, что баба Дуня вышла из избы и не закрыла за собой дверь.

Гранат сел на тюфячке, обнял руками коленки. Кожа на его спине натянулась, обозначились позвонки так, будто под кожей были бусы. Он сидел и представлял себе, что будет дальше: сейчас войдет баба Дуня, увидит кур, замечется по избе с раскинутыми руками, как на пожаре, и завопит: «Беси, тьманники, супостаты, шишь, окаянные!» Набегавшись за курами, она завопит на Граната абсолютно в тех же выражениях: «Бес, тьманник, супостат…»

Баба Дуня, видимо, считала, что раз она любит Граната, вкладывает в него чувство, то, значит, имеет полное право на фамильярность. Мама Таня называла это «террор любовью».

Потом Гранат выйдет из этого террора во двор. Там его окружат деревенские мальчишки и спросят:

— Олово или дуб?

Если Гранат скажет «олово», мальчишки закричат: «Хвать его за голову». Если же Гранат выберет дуб, они обрадованно заорут: «Хвать его за зуб». Но и в том, и в другом случае они потычут в него кулаками, несильно, но унизительно.

Гранат не видел объективной причины такого к себе отношения. А мальчишки видели: во-первых, Гранат не умел жевать смолу. А во-вторых, боялся влезть на лошадь. От смолы у него во рту скапливалась горькая слюна и его начинало тошнить. А лошадь была очень высокая, хмурая, с жестким хребтом и громоздкими копытами. Тем не менее Гранат был не трус. Во всяком случае, не слабее и не трусливее тех, кто его дразнил. Он еще не знал, что можно быть не слабее и не трусливее, и все равно над тобой будут смеяться.

Гранат поднялся с тюфяка, разыскал свою тюбетейку, чтобы солнце не напекло голову, и вышел во двор. Бабы Дуни во дворе не было. Он прошел мимо огорода, слушая босыми ступнями прохладную землю, выглянул за забор.

  259  
×
×