Можно и нельзя (сборник)

Среди ночи Ковалев тихо застонал.

— Что с тобой? — встревожилась Маруся.

— Люблю, — тихо отозвался Ковалев.

— И я, — произнесла Маруся, неожиданно для себя.

Это было правдой. Маруся нашла СВОЕ тепло. Это было чувство, не похожее на первую страсть, как в школьные годы, и не похожее на греховное соитие с Писателем. Это было СВОЕ тепло. Они принадлежали друг другу, как две косточки внутри одного яблока. Яблоко принадлежит ветке, ветка — стволу. Так и они принадлежали всему человечеству. Но в темноте ночи — только друг другу. Их яблоко было целым и спелым.

Маруся нашла его губы, он с готовностью отозвался на поцелуй. Ткнулся, как клюнул.

— Не так… — сказала Маруся.

И повела его за собой по тропинкам любви. Она и сама не очень хорошо знала эти тропинки и закоулки, но ее вела интуиция женщины.

— Откуда ты все знаешь? — поразился Ковалев.

— Не знаю, — отозвалась Маруся. — А ты почему ничего не знаешь?

— Не знаю…

Как-то не обязательно было знать. Те отношения, которые связывали его с женой, действительно походили на дружбу. А в дружбе секс не обязателен.

Они вместе осваивали эту страну любви. И уснули в конце концов, переплетясь ногами, прижавшись устьями своих тел, как лицами. И казалось, не было такой силы, которая могла бы их растащить.

Каждое утро Ковалев уезжал на работу. Маруся оставалась дома, занималась хозяйством.

Детей она не хотела, потому что беременность и кормление выведут ее из формы на целый год и даже больше. А вдруг в это время выскочит удачная роль… Маруся не хотела рисковать.

Ковалев купил ей собаку — овчарку, чтобы охраняла. Он не мог оставить Марусю одну, без защиты.

Иногда приходил Писатель. Маруся кормила его обедом и отправляла выгуливать собаку. Иногда он сталкивался в подъезде с Ковалевым. Они здоровались и шли в разные стороны: Ковалев домой, а Писатель с собакой — в лесопарк. Писателя устраивала такая расстановка сил. Он не собирался жениться, и хорошо, что Маруся была пристроена. И вместе с тем что-то его раздражало, он не мог понять, что именно. Статус любовника, не тайного, а явного. И получалось, что они — Ковалев и Маруся — оба его употребляют. Маруся заезжала к Писателю довольно редко, на пару часов, и по дороге. Она уже не готовила, не прибирала, а так… Приедет, развлечется, и домой. Как мужик. Иногда звонила мужу на работу из постели.

— Как ты? Все в порядке?

Писателю хотелось взять трубку и добавить: «И у нас тоже в порядке».

— Странные вы люди, — говорил он Марусе.

— Нет, — отвечала она. — Мы не странные. Просто мы не врем друг другу.

— Уж лучше врать…

— Зачем? — удивлялась Маруся. — Я его люблю.

— А тогда зачем ты со мной?

Маруся задумалась: и в самом деле — зачем? Они расстались. Трудно понять: кто кого бросил. И зачем они были вместе. Хотя, если подумать, понять можно. Маруся — молодая, красивая и одухотворенная, как мадонна без младенца. А Писатель — бедный, больной и талантливый. И непостижимый. Какая-то холера его ломала. Он всегда был несчастлив. Он так жил, через боль. И хотелось отдать себя — такому вот, неустроенному. Хотелось жертвовать собой, находить в самопожертвовании высшее предназначение.

Ковалев — другое дело. Ковалев — крепость. Можно лечь и спокойно заснуть и ничего не бояться. А собака будет сидеть у порога и сторожить.

В кино дела шли туго. Приглашали, делали пробы, а потом не отзванивали. Почему? По тем ролям, которые она сыграла, невозможно было определить: хорошая это актриса, или плохая, или посередине. На троечку. Возможно, попади она в хорошие руки, из нее можно было бы сделать символ времени. Все зависит от случая.

Маруся начала формировать случай. Случай — это хороший режиссер. Значит, нужны контакты, близкое общение. Гости, водка и еда. Кормить, поить, дружить домами. Но кто поедет в район лесопарка? Значит, надо приобрести квартиру в Центре.

Ковалеву пришлось войти в квартирные волны: обменное бюро, взятки, маклеры, кооперативы и, конечно же, деньги, деньги и еще раз деньги.

Советская медицина была бесплатной, пришлось заняться частной практикой. После работы ездил по вызовам. Рабочий день кончался не в четыре, как раньше, а в восемь и в десять. Ковалев входил в дом, ватный от усталости, а в доме — киношный народ. Приходилось сидеть с гостями, хотя единственное, чего хотелось, — это свалиться и заснуть.