Вика чувствовала свою власть. Могла об капитана ноги вытирать. Только зачем?
На работу Вика не вернулась. Денег она заработала. На первое время хватит. А там будет видно. Капитан оказался предприимчивым. За ним не пропадешь…
Жили в Люберцах. Район хуже, чем у Петрова. И жилплощадь меньше. У Петровых один холл, как вся однокомнатная квартира капитана. И красной дорожки нет. Но ведь дорожку можно положить при большом желании. Купить и протянуть.
Жизнь как-то складывалась. Единственное, что сидело гвоздем в сердце, — Лиза. Как она? Что с ней? Никому до нее нет дела, кроме истеричной бабки. А что она может, бабка? Только хвататься за голову и кудахтать, как дурная курица.
В одно прекрасное утро Вика шила штору возле окна — и вдруг отложила шитье в сторону. Встала. И поехала к Лизе. Она торопилась, как будто боялась опоздать.
Дверь отворила Володина мама.
— А! — вскрикнула мама, будто в нее воткнули вилку. — Боже мой!
Лиза вышла в холл и вдруг кинулась к Вике, прижалась всем телом и даже лицом и коленками.
Вика боялась шелохнуться. Она знала, что ауты ни с кем не хотят общаться, избегают контакта. И этот Лизин рывок — это рывок из болезни.
Мать зарыдала в голос, обхватив голову руками, как будто удерживала эту голову на месте.
— Ты останешься с Лизой? — спросила Лиза и подняла голову.
— Нет. Я уйду, — честно сказала Вика.
— А я?
— Идем со мной. Хочешь?
— Хочу, — сказала Лиза.
Из недр квартиры появился Владимир в пижаме.
— Папа, можно я уйду жить к Вике? — попросила Лиза.
Мать и Владимир переглянулись.
— Куда она пойдет? Что за глупости? — пробормотал Владимир. — Оставайтесь вы здесь. Почему вы сбежали? Мы вам мало платили? — Он в упор смотрел на Вику.
— Дело не в деньгах.
— Мы с вами плохо обращались? Вы обиделись?
— Просто у меня своя жизнь. Я выхожу замуж. У меня жених…
— Какой еще жених? — отказалась верить старуха.
— Обыкновенный. Чуваш. — Вика не хотела называть его должность. Милиция — это не престижно. А чуваши сидят и в Думе.
— Чуваш — это татарин? — спросила старуха.
— Православный татарин, — уточнил Владимир. — Когда стали силой насаждать христианство, чуваши покорились, а татары нет.
— Вот видишь! — заорала мать. — Чуваш сразу понял, какой он нашел клад! А ты куда смотрел? На своих метелок? Они умеют только выкачивать из тебя деньги. Им нужно только удовольствие, а твой больной ребенок им не нужен. А ведь она тебя любила! Она нюхала твои подушки. Я видела. Ты ей платил, но она работала бы и без денег, потому что она любила тебя и любила Лизу.
— Мама! Неудобно при человеке говорить «она». Это невоспитанно.
— В твоей жизни было ВСЕ. Но не было ДОБРА. А это самое главное! Это и есть любовь!
Старуха зарыдала, но иначе, чем всегда. Глубже и безнадежнее.
— Не надо плакать, — попросила Вика.
— Что с ними будет, когда я умру? Ему уже сорок. У него язва. И Лиза…
— Мама, перестань! — расстроился Владимир. — Ну хочешь, я женюсь на Вике.
— Хочу! — вскрикнула старуха.
— Пожалуйста… Я все равно ни на ком не собираюсь жениться. Пусть паспорт окажется занят. Будут меньше приставать.
— Вот видите! Он делает вам предложение! — вскрикнула бабка.
— Это не считается, — не зачла Вика.
— Почему не считается? — удивился Владимир. — Я делаю вам предложение.
— Но вы в пижаме…
— Сейчас же надень костюм! — взволнованно приказала мать.
Владимир удалился.
— А почему мы стоим в прихожей? — спохватилась Володина мама.
Вика привычно сняла шубу, сапоги и вдруг увидела, что она босиком. Так торопилась, что надела сапоги на босу ногу. Как будто спасалась от пожара. Но ничего… В доме были нежные шелковые китайские ковры. Вика любила ходить босиком. Она прошла в комнату и остановилась у окна. Ей хотелось стоять.
Лиза убралась к себе. Устала от эмоций.
— Только не тяните с ребенком, — торопливо посоветовала Володина мама. — Ты молодая, крепкая. У вас будут здоровые дети. Лиза не будет одна. Так тяжело не иметь брата или сестру. Вот у меня — никого.
— А сын? — напомнила Вика.
— Дети — это другое поколение. Мы, старики, им не интересны.
Появился Владимир, весь в черно-белом, как пингвин.
Виктория стояла в солнечном луче — босая, с высокой грудью и тонкой талией, рыжая и золотая, с промытыми голубыми глазами… Владимир вдруг УВИДЕЛ ее. Знал давно, а УВИДЕЛ впервые. Казалось, сейчас она поднимется на цыпочки, оторвется от пола и взлетит, обвеваемая легкими одеждами, как роспись под куполом Сикстинской капеллы. Эта девушка — оттуда, из времен Рафаэля и Рембрандта, случайно залетела в двадцать первый век и застряла на птицефабрике.