Любовь на все времена

— Я приношу извинения за то, что привез на корабль дополнительную пассажирку, — сказал Мигель де Гуарас.

— Наше путешествие не будет долгим, а воды и еды хватит, — ответил Рашид аль-Мансур. — У меня на борту находятся еще несколько девушек.

— Несколько? — спросил Мигель де Гуарас. — Как тебе это удалось?

— Просто повезло, амиго! Просто повезло! Я встретился с двумя молодыми сестрами, чья мать только что умерла, их выгнал из трущобы разозлившийся хозяин, которому они задолжали. Он был готов отправить эти нежные цветы в местный бордель. Я заплатил ему их долг и еще немного и привез девушек на корабль. Им девять и десять лет, и они обе блондинки и девственницы! Третью девушку, еще одну блондинку-девственницу, я купил у моего друга, содержательницы публичного дома, которая высматривает товар для меня, когда я бываю в Лондоне. Она обычно работает для твоего брата Тонио. Эта девушка, однако, постарше. Кажется, ей тринадцать, как она говорит. Я хорошо заработаю на них плюс мои комиссионные за женщину, которую привез ты. Она тоже девственница? Для этого она выглядит чуточку староватой.

— Ей немногим больше двадцати, — ответил Кевен, — и она беременна, или, во всяком случае, так уверяет. Она первоклассный товар, дворянка и безупречного происхождения, с волосами цвета начищенной меди, светлой кожей и светлыми глазами серебристо-серого цвета.

Рашид аль-Мансур посмотрел на свою койку, где лежала женщина, завернутая в плащ. Ирландец, несомненно, знал, как расхваливать свой товар, но Рашиду тем не менее нужно было посмотреть на нее. Поэтому он подождал высказывать свое мнение.

— Что ты дал ей? — спросил он Мигеля.

— Щепотку сонного порошка, — ответил испанец. — Она проспит несколько часов.

— Тогда давайте разденем ее сейчас и посмотрим, что мы имеем, — предложил капитан. — Это проще сделать, пока она без сознания. Девицы благородного происхождения всегда сопротивляются. С них приходится сдирать одежду. На ней дорогое платье, и его тоже можно выгодно продать, если не испортить.

Втроем они начали раздевать Эйден. Они действовали осторожно, почти нежно, но когда Кевен протянул руку, чтобы снять ожерелье с шеи своей кузины, Рашид аль-Мансур остановил его:

— Оставь его, ирландец! Когда она будет стоять голая на помосте с таким украшением, это привлечет к ней интерес. — Он сделал знак своему рабу. — Забери одежду женщины и спрячь для продажи. Все, кроме сорочки. Она понадобится ей, пока мы будем в море.

Раб собрал одежду Эйден и отложил в сторону сорочку. Затем вышел из каюты. Трое мужчин в трепетном молчании уставились на обнаженную женщину.

— Святой Боже, — выдохнул испанец, — она — совершенство! — и почувствовал, как пробуждается его желание, но оторвать от нее глаз не мог.

Кевен Фитцджеральд от удивления потерял дар речи. Он не ожидал, что у Эйден такое прекрасное тело. Она была невероятно красива: с длинными ногами и телом, прекрасной грудью. Он тоже почувствовал, как в нем закипает желание. Может быть, ему не следовало продавать ее? Может быть, оставить для себя?

Рашид аль-Мансур разгадал его мысли.

— Не глупи, ирландец, — сказал он. — Учти, есть немного женщин, которые принесут тебе столько денег на торгах в Алжире, сколько ты получишь за эту женщину.

Кевен потряс головой, чтобы прочистить мозги, и глубоко вздохнул.

— Вы правы, — сказал он, — но Богом клянусь, я хотел бы разок поиметь ее!

Они натянули на нее сорочку, а потом Рашид аль-Мансур позвал своего раба и приказал отнести бесчувственную Эйден в соседнюю каюту, где держали трех других девушек. Раб аккуратно уложил ее на соломенный матрас, обтянутый красной материей, и она ни разу не шевельнулась, пока утро не окрасило небо на востоке, над Францией.

Болела голова, во рту было сухо и противно. Живот сводило судорогой. У нее мелькнула мысль, что начинаются месячные. Эйден вскрикнула и села. Как такое могло случиться? Она же беременна. Она почувствовала что-то липкое между ногами, увидела кровь на сорочке и громко закричала, перепугав трех девочек, деливших с ней маленькую каюту. Они тоже начали кричать.

Дверь в каюту отворилась, и торопливо вошел большой чернокожий человек. Эйден закричала еще громче, совершенно сбитая с толку, перепуганная, но очень ясно понимающая, что она теряет своего ребенка, ребенка Конна. Острая боль рвала ее тело, ее вырвало желтой желчью. Чернокожий быстро оглядел ее и, обернувшись, выкрикнул какие-то неразборчивые слова. Рашид аль-Мансур оттолкнул раба и прошел прямо к Эйден.