О любви (Сборник рассказов)

— У тебя есть минутка?

Я отвечала:

— Позвони через два часа.

Я сдвигала нашу беседу на одиннадцать часов вечера, когда день кончался, все дела позади и посуда помыта, можно заняться осмыслением. Мы говорили, говорили, потом я замечала, что у меня щиплет глаза. Значит, я хотела спать. А потом глаза переставало щипать — значит, я перескочила через точку своего засыпания, и теперь у меня будет бессонница.

О чем мы говорили? Обо всем. О том, что во второй половине жизни время убыстряется, за день меньше успеваешь, и год проскакивает очень быстро. Только что была весна — уже зима. А у Нади вообще все слилось одну точку — окно. За окном то зеленая ветка, то снежная. И так шесть раз, шесть лет. И все.

— А что будет там? — спросила я. — Какая разница ТУТ от ТАМ?

— Это ОДНО, — ответил Деничка. — Как сутки. День и ночь. Жизнь и смерть.

— А если она уйдет, ты женишься? — прямо спросила я.

— Нет, — спокойно ответил Деничка. — Я уйду вместе с ней. Мы вместе с ней живем и умираем.

Я задумалась. Я представила своего мужа на месте Денички: он женился бы на следующий день, и его новая жена сняла бы со стен все мои портреты и называла бы меня «мадам». А муж бы не возражал. Он вообще неконфликтный.

В середине зимы Деничка заехал ко мне на работу и попросил разрешения просто посидеть в моем кабинете.

Я была безумно занята, но отказать не посмела. Я сказала:

— Ну, сиди… — и принесла ему чай.

Деничка к чаю не притронулся. Сидел на диване из кожзаменителя и смотрел перед собой. А я расположилась перед компьютером, спиной к нему, и занялась своими делами. И, странное дело, он мне не мешал. Как хорошая погода. Денички как будто не было за спиной, но он был. Я спокойно работала. Он держал в руках тяжелую керамическую чашку, на которой было написано: «Нью-Йорк».

В дверь сунулась секретарша Соня. Коротко глянула. Исчезла.

Позже спросила:

— Неужели с ним кто-то спит?

— А что? — не поняла я.

— Представляешь? Проснуться, а рядом на подушке такая голова…

— Он лауреат Нобелевской премии, — зачем-то соврала я.

— Тогда он должен носить на груди табличку: «Лауреат»…

— К форме привыкаешь, — сказала я. — Главное — содержание.

— Главное — гармония. Единство формы и содержания.

Деничка тогда посидел и ушел. И было непонятно — зачем приходил. Может быть, поменять обстановку, зарядиться от здорового человека, подпитать свой севший аккумулятор. Он от меня подпитывался, но, странное дело — от меня не убывало. Я тоже каким-то образом исцелялась, становилась легче. Может быть, я скидывала на него свою нерастраченную нежность, и он ее пил. А я освобождалась, как корова от избытка молока.

Я привыкла к его звонкам. Я их ждала и смотрела на часы.

В одиннадцать вечера звонил телефон, и я уже знала, что это Деничка. Я брала с собой спички, сигареты и шла, как на дежурство. Однажды я спросила:

— Сколько ты зарабатываешь? — Это был не американский вопрос. В Америке считается неприличным говорить о зарплате. У нас тоже.

— Пятьсот долларов, — легко ответил Деничка. У него не было от меня тайн. — Но четыреста уходит на сиделку. У меня работает медсестра из реанимации. Карина. Вечером я прихожу с работы, и она уходит.

— А если ты захочешь в гости или в театр…

— Я не захочу.

— Тебе тоскливо?

— Нет. Я так привык. Я люблю работать за компьютером. Сижу, работаю, потом прихожу к Наде и рассказываю, что я придумал.

— Она понимает?

— Ну конечно. Все понимает.

— Навестить вас? — спросила я.

Он замолчал, как споткнулся, и я сообразила, что навещать не надо.

— Нам никто не нужен на самом деле, — сказал он. — У нас свой мир. Постороннему он кажется ужасным. А нам хорошо.

У меня все наоборот. Со стороны я — в полном порядке. А внутри — пустыня. Я часто заводила беседы сама с собой, была одновременно и пациенткой, и врачом-психоаналитиком в одном лице. Я спрашивала себя:

— Чего тебе не хватает?

И сама себе отвечала:

— Меня не любят, а только используют.

— Ты им не нужна, но ты им необходима.

— Я старею…

— Если бы вечную молодость давали по талонам: кому-то дали, а кому-то нет. Тогда обидно. Почему не мне? Но природа уравняла и умных и дураков, и бедных и богатых, достойных и недостойных. Даже гении не имеют привилегий…

— Но одиночество…