Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3

– Но вы навязываете Церкви язык гражданского мира, – возразительно улыбнулась Вера.

– О нет, нисколько! – легко отклонился от упрёка Кокошкин. Узость его сухенького лица выражала острую направленную мысль, свободнее многих свободных. Искливый ум, отнюдь не выставляющий себя, и по нему вдруг настилалась мечтательность: – Напротив, я могу выразиться ещё гораздо церковнее их: «Галилеянин вновь победил!» – в этот раз в виде нашей революции. Победа нашей революции – это и есть победа того, что не умела защитить церковь. Давно уже отмечено, что в формальном неверии русской интеллигенции было больше истинного религиозного пафоса, больше, если хотите, литургической святости, чем во всей нашей казённой обезличенной церковности!

А эта казённая церковность и отталкивала от официальной церкви всех искренних людей.

– Хватит! Церковь – слишком долго не могла существовать без полиции. Теперь упразднена полиция – будет упразднена и полицейская церковность.

Юридическое положение православной церкви будет решено безо всякого участия церковной иерархии – и лишь исходя из предпосылок правового государства. Ни одна государственная копейка не должна тратиться на церковь. Никакая церковь не должна иметь права преподавать своё учение в школе. Ни одна школа не должна находиться в ведении какого-либо духовенства. И брак, и похороны станут гражданскими. Венчание не должно добавлять никаких прав к гражданской регистрации. И наших покойников мы будем хоронить без участия духовенства.

Однако, это был уже рубеж, где нельзя не спросить:

– А вам не страшно, что так опрокинется весь русский образ существования?

– Нет, я хочу сказать, что религия перестанет быть казённым кощунством. Это право – как воздух: верить или не верить, во что хочешь. Все должны быть свободны и в неверии!

В условиях всеобщей свободы и всеобщего равенства – какая же мыслима государственная церковность? Как может государство поддерживать или признавать какую-то одну из религий как истинную? Тогда эта церковь получит преимущественное право пропаганды, а все остальные из снисхождения останутся только терпимыми?

– Да рассуждая в самом общем виде: всякая религия есть мировоззрение иррациональное, а современное правовое государство – рационально. И – какая же между ними может быть кооперация?

– Однако, – осмелилась Вера, но ещё раз смягчая улыбкой, давая повод истолковать и шутливо: – У государства нет вечной души, а у каждого из нас есть. Поэтому каждый из нас, со своими духовными опорами, – выше государства.

– Ха-ха-ха-ха, великолепно! Парадоксально! – сверкающе засмеялся Кокошкин, превысив библиотечную тишину, закинул узкую схватчивую голову, а острия усов ещё кверху. – Даже ослепительно парадоксально!

Он брал под мышки полученные книги.

– Впрочем, о чём говорить? Разве Россия к сегодняшнему дню ещё была православным государством? Да со времён Петра Великого она уже переставала им быть в полном смысле. Например, в уставах уголовного судопроизводства с Петра допускалась замена религиозной присяги простым обещанием показывать правду. То есть атеизмом в скрытой форме. Конечно, мы пока не отделяем Церковь полностью, оказываем православию предпочтение перед другими религиями.

– Предпочтение? Нет, уж тогда – и отделяйте! дайте настоящую свободу! Зачем же сохраняете обер-прокурора?

– А это требуется для предупреждения всякой контрреволюции. Временно. Переходный период. Пока мы не достигли полной религиозной свободы – наш долг очистить церковь от негодных элементов. А если уж и нынешний переворот не обновит церкви – ну тогда, знаете, она безнадёжна.

Вера иногда – вынуждала себя слушать, вбирать или возражать, чтобы только оторваться от собственных мыслей.

И что такое унылое, неподъёмное она вбила себе в голову, чего на самом деле и нет на земле?

Вот спорила с Кокошкиным, – а в самой-то в ней простреливало: Крест? Крест. Нести крест! Но – и не так же нести, чтобы, подламываясь под ним, ожесточаться? Это – не больший ли грех?

Она думала, думала, думала: неужели же вот так, самой, отказать Михаилу Дмитриевичу – навсегда?…

613

С каждым днём успеха революции уже не было у Половцова ни малейшего сомнения, что правильно он сделал, в первые же сутки толчком сердца к ней присоединясь, а свои служебные обязанности покинув.