Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3

Не подавая руки, государыня предложила всем сесть.

Сели по разным случайным стульям.

На Корнилове белели-сверкали георгиевские кресты – один у сердца, один на шее. Он почему-то не начинал. Вежливо ждал вопроса императрицы?

Сколько генералов пришлось ей за эту войну почтить высочайшим вниманием, поздравлять или благодарить, они смотрели восторженно, преданно, благодарно, – не помнила она такого отчуждённого генерала. В прошлый визит он показался ей почтительней.

У него была совсем короткая стрижка, с проседью, никакого чуба, отчего усиливался солдатский вид. Сильно отставленные уши, лицо корявое, глаза как прищуренные, будто высматривали.

Но смело встречая его взгляд, таящий власть и тайну, государыня спросила, удерживая провалы голоса и стараясь чётко, без акцента, отчего звук речи становился деревянный:

– Чем могу служить, генерал? Чем я обязана вашему визиту?

Корнилов строго поднялся. Сказал очень негромко:

– Ваше Императорское Величество. На меня выпала тяжёлая задача. Я здесь по поручению совета министров. Решение которого обязан вам сообщить. И выполнить.

Что-то плохое. Что-то настолько серьёзное было в этих глуховатых фразах, – государыне не было никакой надобности подниматься – она встала.

И тотчас поднялись остальные двое.

Не рассчитала голоса и громче чем надо:

– Говорите. Я вас слушаю.

Корнилов из полевой планшетки достал бумагу. Развернул на ней же, как на переносном столике.

Захолонуло сердце: читать готовую бумагу – это хуже, чем она могла ждать.

Читал – не очень гладко.

– … признать отрекшегося императора Николая Второго и его супругу лишёнными свободы…

Вот оно пришло! Неотвратимое. Как Антуанетте. Но насколько ждала в ту ночь – настолько сегодня не ждала почему-то.

Стиснула зубы. Только не показать, не признать силу удара. Наклонила голову.

– … и доставить отрекшегося императора…

Составителям или Корнилову как будто нравилось повторять сочетание.

– … в Царское Село.

О Господи, хоть приедет сюда! Хоть вместе наконец!

– … Поручить генералу Михаилу Васильевичу Алексееву представить для охраны отрекшегося императора наряд в распоряжение командированных в Могилёв членов Государственной Думы: Александра Александровича Бубликова, Василия Михайловича Вершинина, Семёна Фёдоровича…

Рядом с «отрекшимся императором» – о, как развёрнуто они себя титуловали, прилипая к великой минуте! И – кому, к чему были все эти подробности после громового низвержения: Святая Русь арестовала своего царя!?

Ещё наклонила голову – не могла держать, не могла смотреть:

– Не продолжайте.

Но он с разгону так и продолжал до конца: что эти четверо членов должны затем представить письменный отчёт, и он будет обнародован. Что…

Третью ночь тому государыня так боялась услышать об аресте – внутренне тряслась. А сейчас почему-то – нет, не испугалась. Сейчас почему-то её собственная судьба и детей – как будто не существовала. Сейчас одно только гудело тяжёлым колоколом: Россия подняла руку арестовать своего царя!

А Корнилов сложил бумагу, спрятал в планшетку. Опустил её висеть на боку. И руки по швам.

И тем же негромким глуховатым голосом объяснял, что это всё значит практически. Что охрана дворца перенимается от Сводного полка и Конвоя – войсками гарнизона. Что запрещается пользоваться телефоном. Вся корреспонденция подлежит контролю.

То есть откровенно объявляли, что будут читать чужие письма.

Всё так, но сам вид Корнилова – простоватый, недалёкий, неумный, неразвитый, вполне унтер-офицерский, совсем не созданный для исторического момента русской династии… И ещё тут при чём этот неведомый полковник?

– … Те лица из свиты, кто не желает признать состояния ареста, должны покинуть дворец сегодня до четырёх часов дня.

Государыня властно подняла голову и смотрела на генерала свысока:

– У меня все больны. Сегодня заболела моя последняя дочь. Как будет с врачебной помощью детям?

Врачи будут пропускаться беспрепятственно, но в сопровождении охраны.

Можно ли оставить дворцовую прислугу?

Пока – да, из тех, кто сам пожелает. Но постепенно прислуга будет заменяться другой.

– Но мы все привыкли?… Но дети?…

Корнилов стоял навытяжку – на том же месте, на том же расстоянии, без видимого смягчения, густые чёрные слитые усы изгибались над губами. Унтер.