189  

Джон въезжает на стоянку за складом издательства «Медиан», где Имре Хорват подметал пол вечером 23 октября 1956 года. Он ждет, когда по радио, которое он все-таки уговорил поймать короткие волны, закончится его песня. У сдвижных ворот Джон спрашивает Ференца, офис-менеджера, и бросает ему ключи. Домой он едет на метро. Он странно истощен. Сон не может ждать и минуты. Голова Джона стучит по пластиковой обивке сиденья.

XI

Джон лежит на диване. Ветер танцует с освещенными листьями за окном, потом с Джоновой тонкой шторой. Моторы колеблют воздух. Пульт телевизора идеально, эргономично вписывается в линию его кисти и предплечья продолжением его воли.

Если бы он смог объяснить ей в реальном времени все, что с ним произошло, — каждое отдельное переживание и непонятое действие, каждое искаженное и гротескно перетолкованное намерение, — тогда в пламени страсти, в слезах и раскаянии, которые обязательно последуют, наконец произойдет их соединение и тогда у них будет «мы». «Я бродила всю ночь и все думала только о нас». Потом она заснет в его объятиях, и он будет гладить ей нежное место под подбородком и изгибающуюся линию челюсти, которая делает овал ее лица таким великолепным. Ее волосы рассыплются по ослепительно белой и выпуклой подушке. Он медленно опустит парашют волнующейся холодной простыни на ее тело, все члены ее расслаблены, но идеально прямы, тело проступит сквозь пелену, обозначится легчайшим намеком. Вот она переворачивается на бок: линия между грудной клеткой и началом бедра выгибается в трех измерениях, точно жизненная сила: линия-мечта, живущая в беспокойных неудовлетворенных снах мультипликаторов, автомобильных инженеров, дизайнеров кухонной техники, безнадежно одиноких виолончелистов.

Молодые американцы, одетые по моде пятилетней давности, не в лад движущимися губами говорят по-немецки и в награду получают взрывы хохота. Джон узнает сериал, популярный, когда он заканчивал школу и учился в колледже, дублированный и перепроданный немецкому кабельному каналу. Джон легко вспоминает имена персонажей: Митч, Чак, Джейк и Клэм. Четверо парней — теперь Фриц, Клаус, Якоб и Кламм — острят auf Hochdeutsch[83] в мансарде в ТрайБеКе,[84] в каком-то баре в СоХо, в кафкианских офисах центра Манхэттена, в Бруклинских парках, и вот Джон видит знакомый эпизод. Он смутно вспоминает диван в общежитии на первом курсе, вспоминает, как горбился на нем с тремя сгорбленными друзьями (имя одного из них никак не вспоминается). Как раз этот эпизод они и смотрели. Четверо персонажей заключают пари, вспоминает Джон: первый, кто познакомится с какой-нибудь девушкой и устроит так, что она пригласит его к себе домой на «хороший домашний обед», получит от каждого из остальных троих по сто долларов.

Теперь, через пять лет, в немецкой версии, Джон поражается, насколько несовременными выглядят костюмы и стрижки. Тысяча девятьсот восемьдесят шестой был не так уж давно, но те парни — их губы складываются в слова, никак не соответствующие тем, что раздаются из динамика телевизора, — кажутся такой же стариной, как хиппи, «смазчики», «джи-аи»,[85] эмансипе, «пончики»,[86] эдвардианцы, елизаветинцы. Джон вспоминает последнюю сцену эпизода за несколько минут до того, как она разыгрывается, вспоминает, как с тремя друзьями на диване они подсчитывали и ругали нелепости сериала и оскорбления здравого смысла зрителей: четверо проигравших персонажей, сидя на своем продавленном диване и глядя в свой телевизор, мрачно, но остроумно издевались над переслащенным романтическим фильмом тридцатых, в котором женщина готовит своему кавалеру, среднестатистическому Джеку, хороший домашний обед.

Джон ставит палец на резиновый пупырь, и каналы мигают ему кадром или двумя каждый, отчаянно вымаливая внимание — гоночный автомобиль, меняющий ш, бильярдный шар, отскакивающий от борта, сомкнутым фронтом идет от Атла, венгер, нгер, нем, немец, емецк, немецки, фран, в ходе войны с применением средств мас, — пока серия электрических раздражителей, движущихся быстрее мысли, не заставляет его отнять палец от резинового пупыря, и четыре сисястые, волшебные немецкие блондинки стонут, ублажая необыкновенно жирного нестарого мужчину с лохматой подковой сальных седых волос, одетого лишь в монокль.

Пульт соскальзывает на пол, но Джон уже увлекся и не тянется подбирать. Глаза у него сужаются, а мысли разбегаются — кровь откачивается от мозга. Снаружи тормозит машина, сигналит, призывая пассажира, открывается дверца, радио такое громкое, что та самая песня долетает аж до третьего этажа. Четыре немки обходительно и умело сменяют друг друга, и Джон представляет себя там, в середине, представляет их лица под белыми волосами: лицо Эмили Оливер и Ники М, лица Карен Уайтли и конькобежки, и двух девчонок, которые приняли его за кинозвезду, и даже — мысли скользят, свободные от любой цензуры, — старой Нади и Кристины Тольди; синапсы жужжат, и на миг появляется даже лицо Чарлза Габора, тут же сменяемое новой Эмили Оливер, и еще одной: четырехкратная Эмили Оливер, во всех ракурсах, оснащенная дополнительными руками, с четырьмя головами и лицами; гидра Эмили улыбается и рычит ему со всех сторон и обслуживает его такими способами, каких никогда не допустит земная гравитация.

  189  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×