Хроники Заводной Птицы

Мы подошли к остановке и стали ждать автобус.

– Конечно, загадки и сейчас остаются загадками, – продолжал лейтенант Мамия. – Я до сих пор многого не понимаю. Например, кем был тот монгольский офицер, который дожидался нас в степи? Что было бы, если бы мы доставили эти документы в штаб? Почему Ямамото не оставил нас на правом берегу Халхин-Гола и не переправился один? Тогда он был бы куда свободнее в своих действиях. Или он хотел использовать нас как приманку для монгольской армии, чтобы скрыться в одиночку? Вполне возможно. А может, Хонда-сан с самого начала знал о его намерениях и потому ничего не предпринял, когда Ямамото убивали.

Как бы там ни было, после этого мы очень долго не виделись с капралом Хондой. Нас изолировали друг от друга, как только привезли в Хайлар, запретили встречаться и разговаривать. Мне даже не дали поблагодарить его напоследок. Потом его ранили у Номонхана и отправили в Японию, а я оставался в Маньчжурии до окончания войны и оказался в Сибири. Отыскал его я только через несколько лет после того, как вернулся из плена. С тех пор мы несколько раз встречались, изредка переписывались. Похоже, он избегал разговоров о том, что случилось тогда на Халхин-Голе, мне тоже не очень хотелось вспоминать прошлое. Оно было чересчур важно для нас обоих, и мы вместе переживали те события, не говоря о них ни слова. Вы понимаете меня?

Вот такая длинная история. Я хочу сказать: наверное, моя настоящая жизнь кончилась там, в монгольской степи, в глубоком колодце. Мне кажется, будто в тех ярких лучах, что всего на десять – пятнадцать секунд освещали дно колодца, я спалил свою душу дотла. Каким мистическим оказался этот свет! Не знаю, как объяснить, но, по правде говоря, с чем бы я ни сталкивался после этого, что бы ни испытывал, это уже не вызывало в глубине сердца никаких эмоций. Даже перед огромными советскими танками, даже потеряв левую руку, даже в похожем на ад сибирском лагере я был в каком-то анабиозе. Странно, но все это для меня уже не имело значения. Что-то внутри уже умерло. Верно, мне надо было погибнуть тогда, раствориться в этом свете. То было время смерти. Но, как предсказал Хонда-сан, там я не умер. Или, может, точнее сказать – не мог умереть.

Я вернулся в Японию без руки, потеряв двенадцать драгоценных лет. Когда я приехал в Хиросиму, родителей и сестры уже не было в живых. Сестра по мобилизации работала в городе на заводе и погибла во время атомной бомбардировки. Отец как раз поехал навестить ее и тоже погиб. Мать от этого кошмара слегла и умерла в 1947 году. Девушка, с которой, как я вам говорил, мы тайно обручились, вышла замуж за другого и родила двоих детей. На кладбище я обнаружил свою могилу. У меня ничего не осталось. Только оглушающая пустота внутри. Мне не следовало возвращаться. Как я жил после этого – помню довольно смутно. Преподавал в школе общественные науки – географию и историю, но, по сути, по-настоящему не жил. Только раз за разом выполнял свои мирские функции. У меня нет никого, кого можно было бы назвать другом, с учениками каких-то человеческих связей тоже не было. Я никого не любил и перестал понимать, что это значит – любить. Стоило закрыть глаза, как передо мной вставал Ямамото, с которого живьем сдирают кожу. Я видел во сне эту сцену множество раз. Ямамото обдирали снова и снова, и он превращался в красный кусок мяса. Я слышал его душераздирающие крики. Снилось мне и как я остался заживо гнить на дне колодца. Временами мне казалось, что это и есть реальность, а моя нынешняя жизнь просто видится во сне.

Когда на берегу Халхин-Гола Хонда-сан сказал, что в Китае мне погибнуть не суждено, я страшно обрадовался. Дело не в том, поверил я ему или нет. Просто тогда мне надо было за что-то зацепиться. Хонда-сан, похоже, почувствовал мое настроение и сказал это, чтобы поддержать меня. Но оказалось, что радоваться нечему. В Японию вернулся не я, а моя пустая оболочка. В таком качестве можно существовать сколько угодно, но это – не настоящая жизнь. Из сердца и плоти пустышки может появиться только пустышка. Вот что мне хотелось, чтобы вы поняли, Окада-сан.

– Выходит, вернувшись домой, вы так и не женились? – поинтересовался я.

– Нет, конечно. У меня ни жены, ни родственников. Никого на свете.

– А вы никогда не жалели о том, что услышали от Хонды-сан это пророчество? – спросил я после некоторого колебания.

Лейтенант Мамия задумался. Помолчав немного, пристально взглянул на меня.

– Кто знает. Может быть, ему не следовало об этом говорить. Может, я не должен был этого слышать. Хонда-сан тогда сказал: на судьбу человеческую оглядываются потом, заранее знать ее нельзя. Но сейчас я думаю: какая теперь разница? Теперь я только выполняю свою обязанность – продолжаю жить.