27  

– Сначала давай поедим, – говорит она. – Потом уже нельзя будет отвлекаться.

Она приносит из дальнего угла комнаты кастрюлю и ставит ее на огонь. Тушеные овощи. Когда кастрюля начинает жизнерадостно урчать и пофыркивать, она раскладывает еду по тарелкам и подает к столу вместе с ореховым хлебом.

Мы садимся за стол друг против друга и молча едим. Кушанье скромное, с приправами, каких я никогда раньше не пробовал, но приготовлено недурно, и после еды я чувствую, как по всему телу растекается тепло. Под конец мы пьем горячий чай. Горьковатый зеленый чай с целебными травами.


Читать сны – не так просто, как это казалось после ее объяснений. Лучики света очень тонки, и сколько я ни перебираю их, концентрируя всю энергию в кончиках пальцев, никак не могу нащупать нужный нерв, а только блуждаю в ослепительном хаотическом лабиринте. И все-таки старый сон где-то рядом. Мои пальцы ощущают это отчетливо. Я слышу его шорохи, и даже различаю отрывочные туманные картинки. Но связного Послания нащупать не могу. просто чувствую: оно где-то здесь.

Кое-как я считываю два сна подряд. На часах уже почти десять. Я возвращаю ей прочитанный череп, снимаю очки и медленно потираю пальцами веки.

– Устал? – спрашивает она.

– Немного, – отвечаю я. – Никак не привыкнут глаза. Когда зрачки долго вбирают яркий свет, начинает болеть голова. Не то чтобы очень сильно. Но считывать как следует уже не получается.

– Говорят, поначалу у всех так, – успокаивает она. – Пока не привыкнут глаза, сны читаются плохо. Но ты не волнуйся, скоро привыкнешь. Главное – не торопись.

– Да уж... Торопиться, похоже, не стоит, – соглашаюсь я.

Она относит череп обратно в хранилище и начинает собираться домой. Открывает дверцу печки, лопаткой выгребает оттуда тлеющие угли и ссыпает в ведро с песком.

– Главное – не впускать в себя усталость, – говорит она. – Мама всегда так говорила. Усталость может овладеть твоим телом, но не самим тобой.

– Именно так, – киваю я.

– Хотя, если честно, я не очень хорошо знаю, что такое – «сама я». Не понимаю, что с этим делать... Только слово помню.

– С ним ничего не делают, – говорю я. – Наше «я» существует само по себе. Как ветер. Оно постоянно меняется, а мы просто чувствуем его движения.

Она закрывает дверцу печки, убирает со стола эмалированный чайник и тарелки, моет посуду. И заворачивается в простенькое голубое пальтишко. Грязно-голубое – как лоскуток неба, полинявший так давно, что уже забыл свое происхождение. Одевшись, она долго стоит в задумчивости перед погасшей печкой.

– Ты пришел сюда из какой-то другой страны? – спрашивает она, будто пытаясь вспомнить о чем-то.

– Да, – отвечаю я.

– И что это за страна?

– Не помню, – качаю я головой. – Ничего не вспоминается, извини. Похоже, когда у меня забирали тень, моя память о прежнем мире тоже куда-то исчезла... В любом случае, это очень далеко отсюда.

– Но ты ведь помнишь, кто ты такой?

– Вроде помню...

– Вот и мама помнила, кто она, – говорит она. – Но когда мне было семь лет, мама исчезла. А все потому, что у нее тоже было «я», как у тебя.

– Исчезла?

– Ну да, пропала куда-то... Давай не будем об этом. Разговоры о тех, кто исчез, приносят несчастье. Расскажи о своем городе. Неужели совсем ничего не помнишь?

– Помню две вещи, – говорю я, немного подумав. – Вокруг города не было стен, а люди отбрасывали тени.


Да, когда-то у нас были тени. Постоянно. И лишь появившись в Городе, я отдал свою тень на хранение Стражу Ворот.

– С этим в Город нельзя, – сказал Страж. – Либо избавься от тени, либо не входи в Город. Третьего не дано.

И я избавился от своей тени.

Страж вывел меня на площадь перед Воротами. Под ярким солнцем в три часа дня моя тень густо и явственно отпечатывалась на земле.

– Стой смирно, – велел мне Страж. Затем достал из кармана нож, просунул острое лезвие в щель между тенью и землей, медленно поводил ножом вправо-влево, словно приучая тень к предстоящей разлуке, – и резким движением отсек ее от меня. Та немного подергалась, сопротивляясь, но, оторванная от земли, лишь бессильно отползла к стоявшей рядом скамейке. Потерявшая тело тень выглядела усталой и жалкой.

Страж убрал нож в карман. С полминуты мы с ним стояли и глядели на тень, которую отрезали от хозяина.

– Ну вот! Отрежешь – и сразу смотреть не на что, – сказал он. – Никакой пользы от этих теней. Одна обуза.

Я подошел к своей тени поближе.

  27  
×
×