Страна чудес без тормозов и Конец Света

– То есть… Ты хочешь сказать... – проговорила она и нервно постучала ноготками по зубам. По крайней мере, именно так мне послышалось. – Ты требуешь, чтобы я принесла эти книги тебе домой. Я правильно понимаю?

– Если честно, то да, – подтвердил я. – С единственной разницей: я не требую, а прошу.

– Значит, на жалость давишь?

– Именно так, – сказал я. – Если б ты знала, сколько всего на меня свалилось...

Между нами снова повисло молчание. Но это молчание не походило на отключенный звук – по крайней мере, я слышал в трубке мелодию, которую включают перед окончанием рабочего дня. Мы просто не говорили ни слова.

– Я здесь пять лет работаю, – наконец сказала она. – Но еще ни разу не встречала такого нахала, как ты. «Доставьте книги ко мне домой»... Где это видано, а? Тем более – при первой же встрече. Тебе самому не стыдно?

– Стыдно, конечно. Но я сейчас не принадлежу себе. И все остальные пути перекрыты. Я могу лишь надеяться, что ты войдешь в мое положение.

– Черт знает что! – с чувством сказала она. – Ладно. Рассказывай, как к тебе добираться.

И я с радостью подчинился.

8

КОНЕЦ СВЕТА

Полковник

– Я думаю, вернуть свою тень тебе уже не удастся, – говорит мне старый Полковник, поднося к губам чашку с кофе.

Как и многие, кто всю жизнь отдает приказы, Полковник разговаривает, держа спину прямо и выставив подбородок вперед. Однако в нем не чувствуется ни спеси, ни стремления повелевать окружающими. После многих лет в армии у него осталась только прямая осанка, любовь к дисциплине и неиссякаемый арсенал воспоминаний. Для меня Полковник, можно сказать, – идеальный сосед. Всегда приветлив, спокоен. Да еще и отличный шахматист.

– Страж верно говорит, – продолжает он. – Ни теоретически, ни практически у тебя не остается никаких шансов. Жить в Городе с тенью нельзя. А покинуть Город, однажды попав в него, невозможно. Говоря по-военному – для обратного маневра места нет. Все входят, никто не выходит. По крайней мере, пока Город окружает Стена.

– Но я не думал, что потеряю тень навсегда! – жалуюсь я. – Я-то полагал, это лишь на время. Никто мне не объяснил...

– А здесь никто ничего не объясняет, – говорит Полковник. – Этот город живет по своим законам. Что ты знаешь, чего не знаешь – Городу все равно. Жаль, конечно, что у тебя все так вышло...

– Но что будет с моей тенью?

– Да ничего особенного. Поживет какое-то время там. Пока не помрет. Ты видел ее с тех пор?

– Пока нет. Ходил проведать несколько раз, да Страж не пускает. Говорит – из соображений безопасности,.

– Ну, что ж… Ничего не поделаешь, – качает головой старик. – Все-таки присматривать за тенями – его работа. Он за них отвечает. Тут я тебе ничем не помогу. Нрава он крутого, других никогда не слушает. Остается только ждать, когда у него изменится настроение.

– Так я, пожалуй, и поступлю, – киваю я. – Но все-таки… Чего именно он боится?

Допив кофе, он ставит чашку на блюдце, достает из нагрудного кармана платок и вытирает губы. Как и его мундир, платок далеко не нов, но безупречно чист и отглажен до совершенства.

– Того, что вы с твоей тенью будете цепляться друг за друга. Тогда ему придется вас заново расцеплять...

Он вновь сосредоточивается на игре. Эти шахматы немного отличаются от тех, что я знал, – и правилами, и фигурами, – так что старик побеждает в них чаще.

– Моя обезьяна ест твоего епископа, не возражаешь?

– Вперед! – соглашаюсь я. И, передвинув стену на левый фланг, отрезаю его обезьяне путь к отступлению.

Старик кивает несколько раз и опять застывает над доской. Хотя мое положение безнадежно и его победа предрешена, он не устраивает расправы, но обдумывает ход за ходом. Игра для него – не борьба с противником, а проверка собственного интеллекта.

– Расставаться с тенью, обрекая ее на смерть, всегда больно, – говорит Полковник, двигает по диагонали слона и ставит вилку моим королю и стене. Мой король уже совсем голый; до мата остается каких-нибудь два-три хода. – Эта боль у всех одинакова. Вот и со мною было так же. Но одно дело, когда расстаешься с тенью в детстве, толком к ней не привыкнув. У меня куда хуже: я позволил своей тени умереть, когда мне было шестьдесят пять. В таком возрасте, поверь мне, слишком тяжело кого-нибудь забывать...

– Но сколько тень живет после того, как ее отрежут?

– Смотря какая тень, – отвечает старик. – Чьи-то тени густые и сильные, чьи-то – не очень. Но в этом городе никакие тени долго не живут. Слишком суровый для них климат. Очень долгие и холодные зимы. Ни одна тень не дотягивает до весны.