30  

Когда-то у меня была придумана завязка рассказа, в котором все действие происходит в вагоне-ресторане. Путешествующий в одиночку мужчина подсаживается за столик к одинокой девушке. Он заказывает пиво и сэндвич с бифштексом. Она — суп-пюре и стакан воды. Пригубив стакан с водой, девушка начинает говорить очень странные вещи. Она рассказывает о том, что взяла с собой в путешествие толстый заспиртованный палец. При этом она достает из сумки баночку с пальцем и ставит ее на стол. Интересно, правда? Но в конце концов этот рассказ так и не был написан. Отчасти потому, что в современном мире вагоны-рестораны уже почти не встречаются.

Ох уж это долголетие

Что лучше — умереть молодым или дожить до глубокой старости? Я, например, уверен, что чем дольше живешь, тем лучше. Но иногда возьму Литературный словарь — и засомневаюсь: «А стоит ли жить долго?» Так приятно смотреть на вечно юные лица писателей, которые умерли молодыми, а вот дожившие до старости литераторы, как правило, представлены какой-нибудь общепринятой фотографией, сделанной незадолго до их смерти и совершенно не радующей глаз.

Взять, к примеру, Артюра Рэмбо или Пушкина, их свежие лица дышат энергией молодости. А, скажем, Толстой и Наоя Сига [63] выглядят совершеннейшими стариками. Так что фраза: «Наоя Сига? А-а, это такой лысенький старичок. Его фотография еще была в учебнике…» — в порядке вещей. Я уверен, если бы умершие писатели могли говорить, они бы наверняка сказали: «Слушайте, ну изобразите вы нас такими, какими мы были в молодости! А то выходит, что мы всю жизнь прожили стариками». Но понятно, их голоса до нашего мира уже не доходят (с чего бы им доходить-то?), и унылые изображения вечно старых морщинистых лиц и лысых голов продолжают свое победное шествие по всему миру.

Впрочем, если кого-то эта перспектива действительно раздражает или пугает, то он может поступить как Сэлинджер — скрыться однажды за высокую ограду и до конца жизни не фотографироваться [64]. Писателю-то уже больше восьмидесяти, но его «пожилого» лица почти никто не видел. Только мне этот вариант тоже как-то не очень… Серьезно. Если ты изолируешься от мира, то либо твой облик исказят до полной неузнаваемости, либо просто предадут забвенью. Причем второе гораздо более вероятно.

У западных фотографов есть такая профессиональная специализация — фотопортреты писателей. Специалисты в этой области, кроме писателей, собственно, никого и ничего не фотографируют. Они зарабатывают тем, что предоставляют издательствам отснятые пленки с негативами писательских лиц. В настоящее время самые известные представители этой профессии — Джерри Бауэр и Марион Эттлингер. Они фотографировали и меня, и в обоих случаях я почувствовал «руку мастера». Может, сравнение покажется странным, но это как побывать на приеме у первоклассного дантиста.

Фотография Раймонда Карвера, сделанная в нью-йоркском ателье Марион Эттлингер, стала последней фотографией писателя. И к тому же той самой, общепринятой. И тем не менее эта фотография прекрасна. Со своим особым настроением. Смотришь на нее и заражаешься творческой энергией, исходящей от лица и фигуры талантливого человека.

Пожалуй, я склоняюсь к тому, чтобы заняться своим здоровьем и дожить до девяноста шести. Конечно, мне неприятно думать о том, что Харуки Мураками может стать для потомков «тем самым противным дряхлым старикашкой», но, с другой стороны, умирать молодым мне совсем не хочется. Эх, что бы такое все-таки придумать?

Странное происшествие в антикварной лавке

Я уже, кажется, писал, что моя жена очень любит старинный фарфор и, куда бы мы с ней ни приезжали, она обязательно наведывается в местные антикварные лавки и магазины. Я давно взял себе за правило, во-первых, не сетовать на обстоятельства, а во-вторых, не делать поспешных выводов, но в данном случае не удержался и сформулировал новый жизненный принцип: «Человеку, не интересующемуся антиквариатом, противопоказано заходить за компанию в антикварный магазин дольше чем на десять зевков, иначе он рискует умереть от скуки». Пока моя жена на заковыристом антикварном сленге общается с продавцом, я слоняюсь по магазину, зевая и нехотя поглядывая по сторонам. Я никогда не смогу понять, почему какая-нибудь грязная тарелка стоит таких огромных денег. Хорошо хоть не приходится прятать глаза, как это бывает, когда заходишь в магазин женского белья (я, правда, туда никогда не захожу), и на том спасибо. Но все равно — скукотища ужасная.

  30  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×