1Q84. Книга 2

Аомамэ слушала его, ни о чем не спрашивая.

— За что бы тот парень ни взялся, все валилось у него из рук. Вообще ни на что не способен. Ни штаны застегнуть как положено, ни задницу подтереть. И только одно у него получалось здорово: вырезать фигурки из дерева. Дай ему несколько ножичков и деревяшку, таких шедевров настрогает — любо-дорого посмотреть. Без набросков, без чертежей, просто представит что-нибудь — и выстругивает по картинке у себя в голове. Очень реалистично, со всеми мелкими деталями. Такой вот убогий гений, человек единственного таланта.

— Idiot savant, — вспомнила Аомамэ.

— Да, точно. Это потом я узнал, что на свете бывают люди с таким синдромом. Но тогда об этом никто не слыхал. Все просто считали парня тугодумом. Ребенком, который с головой не в ладах, зато фигурки из дерева здорово режет. Но что самое странное — вырезал он только мышей. Эти зверьки получались у него как живые. Поначалу его просили выстругать что-нибудь другое — лошадь, к примеру, или медведя — и даже сводили для этого в зоопарк. Но больше ни к каким животным парнишка интереса не выказал. В итоге на него махнули рукой, и он продолжил выстругивать своих грызунов — разных по размеру и характеру, в самых различных позах… Странная, в общем, история. Хотя бы потому, что ни одной мыши в том горном приюте не водилось. Слишком уж холодно — и совершенно нечем поживиться. Мыши оказались бы просто роскошью для этого нищенского заведения. С чего этот парень свихнулся именно на мышах, не понимал никто… Тем не менее слухи о его деревянных игрушках расползлись по округе, о парнишке написали в местной газете, и вскоре даже появилось несколько желающих его работы купить. Тогда директор приюта, католический священник, выставил несколько фигурок в местной сувенирной лавке, и их успешно продали как изделия народного творчества. Казалось бы, запахло деньгами — но творцу, понятно, не досталось ни иены. Скорее всего, святой отец просто потратил эти деньги на нужды приюта. А юному скульптору выдали резцы и материал, а также предоставили мастерскую, где он стал проводить день за днем, выстругивая мышку за мышкой. По большому счету пацану повезло: от каторжных работ на полях его освободили, и теперь он мог оставаться один и с утра до вечера вырезать любимых животных.

— Что же с ним стало в итоге?

— Не знаю. Когда мне было четырнадцать, я из приюта сбежал и с тех пор живу сам по себе. Пробрался тайком на почтовое судно, доплыл до Хонсю и больше на Хоккайдо не возвращался. Когда уходил из приюта, парнишка все так же сидел, согнувшись над верстаком, и выстругивал очередную хвостатую зверушку. В такие минуты он не реагировал ни на что вокруг, так что я с ним даже не попрощался. Думаю, если выжил — так и сейчас сидит где-нибудь да вырезает своих мышей. Ни на что другое все равно не способен.

Аомамэ молча ждала продолжения.

— Я и сейчас еще вспоминаю его. Жизнь в приюте была невыносимой. Жрать давали мало, все ходили голодные, зимой зуб на зуб не попадал. Работать нас заставляли как проклятых, старшеклассники издевались над мелюзгой. А этому хоть бы хны. Взял резец и деревяшку — и вроде бы жизнь налаживается. Иногда, заканчивая фигурку, впадал в какой-то безумный экстаз, но в целом был тихим, незлобивым, никогда никому не мешал. Просто сидел себе и выстругивал деревянных мышей. Когда брал в руки очередную деревяшку, очень долго разглядывал ее со всех сторон, пытаясь разглядеть, что за мышь в ней сидит — какого размера, в какой позе и так далее. Мог это делать часами. Как только увидит, хватает резцы — и ну извлекать на свет очередное животное. Помню, он так и говорил: «Я извлекаю мышей». Как будто оживлял придуманных им зверей и выпускал из дерева на свободу.

— А вы, стало быть, его защищали?

— Не то чтобы как-то осознанно, так уж сложились обстоятельства. Просто однажды я занял определенную позицию, а дальше уже приходилось ее подтверждать. Таково правило собственной позиции. Например, когда у него в очередной раз отбирали резцы, я шел и давал в морду. Будь то старшеклассник или сразу несколько обидчиков — не важно: шел и размазывал их по стенам. Бывало, конечно, что размазывали меня самого, и не раз. Но дело тут не в том, кто кого. Просто, даже избитый, я всегда возвращался с резцами. И это было самое важное. Понимаешь меня?

— Думаю, да, — сказала Аомамэ. — Но потом вы его все-таки бросили.

— Я должен был выживать один. Всю жизнь за этим недотепой присматривать не годилось. Подобной роскоши я тогда позволить себе не мог, не взыщи.