Террор любовью (сборник)

Голос куда-то канул. Дюк даже подумал, что телефон отключили.

– Алло! – крикнул он.

– Не кричи, – попросил голос. – Я ищу.

– А вы мужчина или женщина? – полюбопытствовал Дюк, потому что голос был низкий и мог принадлежать представителю того и другого пола.

– Я старуха, – сказал голос. И снова канул. Потом снова возник и спросил: – А она тебе кто? Бабушка?

– Не моя, – уклончиво ответил Дюк.

– Скончалась… – не сразу сказал голос. Дюк был поражен словом «скончалась». Значит, была, была и скончалась.

– Спасибо… – прошептал он.

Там вздохнули и положили трубку.

И этот вздох как бы остался в его комнате. Дюк с ужасом всматривался в черное окно, как будто там могло возникнуть мертвое лицо. Он сидел без единой конкретной мысли. Существовал как бы на верхушке вздоха.

Потом мысли стали просачиваться в его голову одна за другой.

Первая мысль была та, что сейчас позвонит Нина Георгиевна и надо что-то придумать и не ходить. Потому что пойти с ней в больницу – значит провалиться, потушить конструкцию талисмана, выстроенную такими усилиями. Нина Георгиевна увидит, что Дюк не просто нуль. Это было бы еще ничего. Нуль, в конце концов, нейтрален и никому не мешает. Она увидит, что он – минус единица. Врун и самозванец, с преступным потенциалом. И если он таков в пятнадцать лет, то что же выйдет из него дальше? И наверняка следующее классное собрание будет посвящено именно этой теме.

Вторая мысль, следующая за первой и вытекающая из нее, была та, что если Дюк не пойдет с Ниной Георгиевной, то она пойдет одна, потому что сопровождать ее некому. Она жила со старой матерью и маленькой дочкой. Он представил, как она поплетется в ночи, слепая, как кура, в очках, как бинокли. Потом одна встретит это известие. И одна пойдет обратно. Как она будет возвращаться?

Зазвенел телефон. Дюк снял трубку и сказал:

– Я выхожу. Встретимся возле автобусной остановки.

– А зачем? – удивилась Нина Георгиевна. – Ведь автобусы же не ходят…

– Для ориентира, – объяснил Дюк.

Он положил трубку и стал одеваться.

Конечно, жаль было проваливаться после стольких трудов. Да и чем он мог ей помочь? Только тем, что быть рядом… Но ведь он – мужчина. А это есть его сущность. Замысел природы.

Автобусы начинают ходить в шесть утра, а сейчас была половина второго.

Дюк и Нина Георгиевна шли пешком и все время оборачивались – не покажется ли такси со светящимся зеленым огоньком? И такси действительно показалось, но уже возле самой больницы, когда они дошли и брать машину уже было бессмысленно.

У Дюка всегда было в жизни именно так: все, что он хотел получить, приходило к нему в конце концов. Но приходило поздно. Когда ему уже это было не нужно. Так было с велосипедом. Так, наверное, будет с Машей Архангельской.

Больница была выкрашена в белую краску, как больничный халат, и даже в темноте светилась белизной, и казалось, что возле нее начало светать. Где-то за стенами, может быть, в подвале, лежало мертвое тело.

– Я вас здесь подожду, – сказал Дюк.

Нина Георгиевна кивнула и пошла к широкой стеклянной двери, ведущей в стационар. Обернулась, спросила:

– Ты не уйдешь?

– Ну что вы, – смутился Дюк, поражаясь беспомощности и детству взрослого человека.

– Я никогда ее не понимала, – вдруг сказала Нина Георгиевна. – Не хотела понять…

Она как бы переложила на Дюка немножко своего отчаяния, и он принял его. И поник.

– Ну ладно, – сказала Нина Георгиевна и пошла, неловко ступая, как кенгуру, с мелкой головой и развитым низом.

Дюк остался ждать.

Перед больницей, по другую сторону дороги, был брошен островок леса. К островку примыкали шикарные кирпичные дома. Возле них много машин. И казалось, что в этих домах живут люди, которые не болеют, не умирают и не плачут. Чтобы достать мебель или пластинку, им не надо обзаводиться талисманом. Иди и покупай. Однако Дюк не завидовал им. У него было свойство натуры, как у мамы. Любить то, что мое. Моя шапка с кисточкой. Моя страна. Моя жизнь. И даже эта ночь – тоже моя.

За стационаром строился новый корпус. Стройка неприятно хламно темнела, и казалось, что оттуда может прибежать крыса. Дюк мистически боялся этого зверя с низкой посадкой и голым, бесстыжим хвостом. Он был убежден, что у крыс ни стыда, ни совести. А ум есть – значит, крыса сознательно бесстыжая и бессовестная. Она сообразит, что Дюк – один в ночи, взбежит по нему и выкусит кусок лица.