Гордость и гордыня

— Скажите, мисс Элиза, верно ли, что ***ширский полк покинул Меритон? Какая потеря для вашей семьи!

B присутствии Дарси она не посмела упомянуть имя Уикхема, но Элизабет сразу поняла, что думает она именно о нем, и собственные связанные с ним воспоминания на мгновение заставили ее растеряться. Однако, энергично собравшись с силами, чтобы отразить этот выпад, она почти сразу ответила на язвительный вопрос достаточно безразличным тоном. Пока она говорила, невольный взгляд в их сторону показал ей, что Дарси, чуть покраснев, внимательно смотрит на нее, а его сестра не может поднять глаз от смущения. Знай мисс Бингли, какую боль она причинила своей драгоценной подруге, то, без сомнения, удержалась бы от этого намека. Но она просто намеревалась уколоть Элизабет, напомнить ей об Уикхеме, к кому та, по ее мнению, была неравнодушна, заставить ее выдать чувство, которое могло бы повредить ей во мнении Дарси, а может быть, и напомнить ему о том, на какие безрассудства и глупые выходки толкало присутствие полка в городке некоторых членов ее семьи. Ведь мисс Бингли понятия не имела о предполагавшемся бегстве мисс Дарси. Кроме тех, кто с самого начала знал эту тайну, в нее была посвящена одна лишь Элизабет, и брат особенно желал скрыть случившееся от сестер своего друга из-за того самого желания, которое когда-то приписала ему Элизабет, — из-за надежды, что когда-нибудь они станут ее сестрами. Бесспорно, такой план у него был, и хотя не поэтому он приложил все усилия, чтобы разлучить Бингли с мисс Беннет, вполне вероятно, что план этот поспособствовал возникновению у него такого намерения.

Невозмутимость Элизабет, однако, вскоре его успокоила, а так как мисс Бингли, раздосадованная и обманутая в своих расчетах, не осмелилась яснее намекнуть на Уикхема, то и Джорджиана немного пришла в себя — но не настолько, чтобы вновь попытаться вести разговор. Но ее брат, чей взгляд она страшилась встретить, даже не вспомнил о том, что намек мисс Бингли мог задеть и ее. И та уловка, которая должна была отвратить его мысли от Элизабет, напротив, привлекла их к ней со все большей пылкостью.

Вскоре после упомянутых вопроса и ответа их визит подошел к концу, и пока мистер Дарси провожал их до экипажа, мисс Бингли дала выход своим чувствам, выискивая недостатки в наружности Элизабет, ее манерах и туалете. Однако Джорджиана не присоединилась к ее критике. Рекомендации брата было достаточно, чтобы завоевать ее расположение: его суждения она считала безошибочными, а о Элизабет он говорил в таких выражениях, что Джорджиана просто не могла не найти ее прелестной и восхитительной. Когда Дарси вернулся в гостиную, мисс Бингли не удержалась и повторила ему кое-что из сказанного его сестре.

— Какой дурнушкой выглядит Элиза Беннет, мистер Дарси! — вскричала она. — B жизни не видела, чтобы кто-то так изменился, как она с прошлой зимы. Выглядит ну просто обгорелой дочерна и такой огрубелой! Мы с Луизой как раз говорили, что не узнали бы ее, если бы вы нас не предупредили.

Как ни мало такие слова могли понравиться мистеру Дарси, он удовлетворился невозмутимым ответом, что не нашел в ней никаких перемен, хотя она и загорела, как обычно случается во время летних путешествий.

— Что до меня, — возразила она, — должна признаться, что я никогда никакой красоты в ней не замечала. Лицо у нее чересчур худое, цвет его ничем не примечателен, его черты лишены правильности. Нос — ни то ни се, никакого благородства линий, зубы сносные, но жемчужными их никак не назовешь, а что до глаз, которые иногда объявляли столь прекрасными, я никогда ничего особенного в них не замечала. Вот только выражение — такая язвительность мне уж и вовсе не нравится. Во всей ее наружности есть нестерпимое самодовольство без малейшей светскости.

Поскольку мисс Бингли не сомневалась, что Дарси восхищается Элизабет, это был не лучший способ возвысить себя в его глазах. Но люди, поддавшиеся злобе, не всегда в силах сохранить благоразумие, и, заметив, что он наконец выглядит задетым, она поздравила себя с успехом. Однако он упорно хранил молчание, и, решив принудить его что-нибудь сказать, она продолжала:

— Помнится, когда мы только познакомились с ней в Хартфордшире, как нас всех удивило, что она слывет красавицей, и я не забыла, как однажды вечером, когда они обедали у нас в Недерфилде, вы сказали: «Она — красавица? Уж скорее я назову ее маменьку остроумицей!» Но потом она как будто несколько выиграла в ваших глазах, и, если не ошибаюсь, вы одно время даже находили ее миловидной.