Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2

О-о-о, картина выходила далеко за рамки воображённого. Но энергично же справлялся Родзянко!

– Очень опасаюсь, что такая же участь постигнет и меня.

Как?? Не вмещалось в черепную коробку!! – Рузский заскрёб её пальцами, и непроёмчивый Данилов тоже заволновался. Каков же размах небывалой революции, если единственного человека, которому верят и чьи приказания исполняют, – вот-вот готовы бросить в Петропавловскую крепость!!!

А Родзянко двигал и двигал глыбы:

– Считаю нужным вас осведомить, что предлагаемое вами уже недостаточно и династический вопрос поставлен ребром. Сомневаюсь, чтобы возможно было с этим справиться.

Все усилия, вся победа Рузского и гордость его – были оттолкнуты в прах!…

Изнеможение, его прошло, он приподнялся, сидел в кресле ровно.

– Ваши сообщения, Михаил Владимирович, действительно… Это прежде всего отразится на исходе войны… А надо её довести до конца, соответственного великой родине…

Не забывал генерал Рузский, что эту ленту не миновать ему завтра показать Государю, да может и Алексееву послать, выражаться генерал-адъютанту следовало очень осмотрительно. Но нельзя же было игнорировать и упустить того, что происходит в Петрограде. Там им – всё понятно, нам ещё нет. Между бездной оказаться изменником и бездной оказаться реакционером – как бы это выстелить неопасно, но допытчиво:

– Не можете ли вы мне сказать, в каком виде намечается решение династического вопроса?…

Нелегко и камергеру императорского двора:

– С болью в сердце буду вам отвечать. Ещё раз повторяю: ненависть к династии дошла до крайних пределов. Но весь народ, с кем бы я ни говорил, выходя к толпам, решил твёрдо довести войну до победного конца. Все войска становятся на сторону Думы, и грозное требование отречения в пользу сына, при регентстве Михаила Александровича, становится определённым. Со страшной болью передаю вам об этом, но что же делать? В то время, как народ проливал кровь, – правительство положительно издевалось над нами.

И опять – заклятые имена, Распутин, Штюрмер, Протопопов, стеснение горячего порыва, неприятие мер, розыски несуществовавшей тогда революции… Эти все знакомые повторения Рузский пропускал в пальцах и мимо глаз, он горел понять, как стоит вопрос с династией, чтоб не ошибиться ступить самому. Единственный человек, владеющий Петроградом, говорил: до крайних пределов…

– …Тяжкий ответ перед Богом взяла на себя государыня императрица… А ещё присылка генерала Иванова только подлила масла в огонь и приведёт к междуусобному сражению, так как сдержать войска решительно никакой возможности… Кровью обливается сердце. Прекратите присылку войск, они не будут действовать против народа…

На крайности против императрицы Рузский не смел ответить ничего в печатаемой ленте. Он – о несомненном: нужно быстрое умиротворение родины, надо, чтоб анархия не распространилась на армию. Указанные ошибки не могут повториться в будущем. Предполагается ответственное министерство, подумайте о будущем. А войска в направлении Петрограда, Рузский рад разъяснить, были посланы не им, а по директиве из Ставки, но теперь уже отзываются:

– Иванову два часа тому назад Государь император дал Указание не предпринимать ничего… Равным образом Государь император изволил выразить согласие, и уже послана телеграмма два часа тому назад, вернуть на фронт всё то, что было в пути.

Два часа назад – значит, это Рузский добился, понимайте! И – снова к своему главному достижению:

– Со стороны Его Величества принимаются какие только возможно меры… И желательно, чтобы почин Государя нашёл бы отэ1ыв в сердцах тех, кои могут остановить пожар.

Безупречная лента генерал-адъютанта и главнокомандующего фронтом. Достаточно узнав для себя (и в новой прочной позиции по отношению к императору), удержался Рузский в позиции верноподданного, не дав ни сомнительной фразы.

А ещё – передал полный текст государева манифеста.

– Я, Михаил Владимирович, сегодня сделал всё, что подсказывало мне сердце. Приближается весна, мы обязаны сосредоточиться на подготовке к активным действиям.

И прикатило оттуда:

– Вы, Николай Владимирович, истерзали вконец моё и так истерзанное сердце. По тому позднему часу, в который мы ведём разговор, вы можете себе представить, какая на мне лежит огромная работа. Но повторяю вам, я сам вишу на волоске, и власть ускользает у меня из рук.