Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2

Как будто лишь дали добрый совет: отречение – самый лёгкий и быстрый выход прийти ко всеобщему спокойствию и согласию. А – что-то перешли непоправимое. Чем дальше от посланной телеграммы, тем это глубже чувствовалось.

От Непенина пришла телеграмма не ответная, утренняя и косвенная, – но он ещё раз решительно подтверждал, что присоединяет Балтийский флот к думскому Комитету. Так что в его позиции сомнения не было.

К трём часам, наконец, вырвали телеграмму и от Сахарова. Как ни оговаривался, но согласился. Дослали во Псков.

Смолчал один Колчак. Но им одним уже ничто не решалось.

А зато Николай Николаевич всем авторитетом и решительностью ответил за двоих.

Так тревожное напряжение в Ставке всё осталось, а решение перекатилось во Псков.

Во Псков? И Государь решал? Нет! – с трёх же часов вдруг откуда-то возник слух, что литерные поезда из Пскова ушли!

Так и сжало сердце верностью известия: вот это был наш царь! вот это – он! Уклониться, скрыться, бежать от решения! Это – он.

И – куда же? Куда он помчал? Не сюда ли?

Срочно запросили штаб Северного: в данную минуту – где находятся литерные поезда? Во Пскове или ушли? И – по какому маршруту?

Там запросили коменданта вокзала, – стоят на месте.

Но слух не утихал.

Послал Алексеев Лукомского самого протелеграфировать: во Пскове литерные поезда или куда отправились?

На месте.

Тогда Клембовский распорядился в штаб Северного так: если бы получилось сведение, что литерные поезда ушли или даже только отдано такое распоряжение, – немедленно сообщить в Ставку!

Будет исполнено.

(А что, Алексеев решался задержать?? Нет, не так прямо… Но и…)

Успокоились, но не надолго. Пришло сведение, что эксплуатационный отдел Северо-Западных железных дорог уже распорядился об отправлении литерных поездов к Двинску!

То есть, к линии фронта. К штабу Пятой армии, к Драгомирову. Что это?

Снова кинулись запрашивать штасев. А там никого не добьёшься знающих, все куда-то разбрелись. Наконец добились: литерные поезда – на месте, ни о каком таком распоряжении не слышали. Знают другое: из Петрограда выехал экстренным поездом Гучков. Его ждут во Пскове после семи часов вечера.

Гучков? Новость!

И неплохая. Алексееву стало пободрей: Гучков со своим напором – добьётся.

И ещё объяснял штаб Северного, что дальше с посланными передовыми полками: Тарутинский остался лояльным, но будет возвращён кружным путём через Эстляндию, чтоб только не через мятежную Лугу, избежать конфликта. А Бородинскому лужане возвращают отобранное оружие, и уже поворачивает он назад.

Так позвольте, значит Бородинский не переходил на сторону мятежников, как извещалось?

Нет-нет, не переходил. Но подробности потом, по телефону стесняются.

С каким же трудом уточняются самые простые вещи. Весь день, по сотрясательному слуху, считала Ставка, что бородинцы взбунтовались, и эта ненадёжность войск особенно торопила шаги с отречением, – а они, оказывается, и не бунтовались.

И проклятая неопределённость оставалась с Ивановым. Хотя в полдень и пришла от него телеграмма, что он ночевал в Вырице, – но что же дальше? что он там делает? Он так близко к мятежным частям, что столкновение может возникнуть самопроизвольно! Надо удержать его от всяких активных действий.

И снова, и снова переговаривались со штасевом: почему не посылают офицера генерального штаба для личного объяснения Иванову всех событий? А штасев явно не хотел посылать, и отговаривались, что не понимают задание. И снова Лукомский слал прямой приказ генкварсеву Болдыреву.

Из Ставки беспокоились об Иванове, а у Петрограда – свои заботы. И из Главного морского штаба рисовали ужасную балтийскую ситуацию, и мятеж в Ораниенбауме, и морской министр распорядился действовать в согласии с думским Комитетом. А из Главного штаба генерал Занкевич по приказанию Родзянки запрашивал Лукомского со всею срочностью о положении на фронтах, – ждёт ответа у аппарата.

Очевидно и у них были слухи, и не иначе как о прорыве нашего фронта немцами.

Передали им от Лукомского, что на фронтах затишье.

В эти тягучие часы у всех уже напряглись нервы до последней струны, и у Алексеева тоже. Казалось уже всё меньше возможным ждать в незнании. Все жаждали решения скорей!

Если так не ведали в Ставке, то уж совсем ничего не понимали в штабах фронтов и в крупных прифронтовых городах. (Особенно нервничал, ждал Янушкевич с Кавказского). Оживил их Лукомский ориентировочной телеграммой, что ожидается опубликование высочайшего акта, который успокоит население и предотвратит ужасы революции. И – ориентировать об этом главных начальников округов.