Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2

Впрочем, брат был при всех войсках, при всей власти – и отрёкся.

А ведь было ему когда-то предсказание, он не верил, даже не задумывался серьёзно: что он будет – Михаилом II и последним русским императором.

– Ваше императорское высочество! – хрипло, густо вговаривал Милюков, не останавливался, всё по-новому выворачивая то же. – Мы первые не проживём без вас бурного времени. Мы – просим вас, как о помощи…

Солнце так сильно засвечивало в комнату – даже жмурились, на кого попадало.

375

Так хотелось генералу Алексееву окончательного и последнего порядка! Так хотелось, чтобы сегодняшний день не было уже никакой трёпки! Да ведь уже и становилось, кажется, на места: Верховный Главнокомандующий был назначен, и вполне законно, волей Государя императора, ещё не отрекшегося тогда. (И вероятно, уже есть указ Сената, лишь не дошедший в Могилёв.) И так же законно был назначен министр-председатель. А он выбрал себе нужный состав министров, который и оглашён был сегодня и в Петрограде и в московских газетах. И естественно было теперь генералу Алексееву составить циркулярную телеграмму-приказ с оповещением всех войск о происшедших назначениях.

Так же и против шаек он теперь имел свободу распоряжаться: оказались это вовсе не депутации Государственной Думы, теперь мог он послать Западному фронту категорический военный приказ открыть энергичные действия против той шайки в Полоцке, или где она, и против других таких чисто революционных разнузданных шаек, какие будут стараться захватывать власть на железных дорогах или проникать в саму армию. При появлении таких шаек желательно их не рассеивать, а стараться захватывать и по возможности тут же назначать полевой суд, а приговор его приводить в исполнение немедленно.

И в самом же Петрограде, оказывается, ничего страшного не происходило. Разговаривали утром с главным морским штабом, и оттуда дежурный капитан успокоил, что в столице всё налаживается, никакой резни офицеров и нет, и не было, всё вздор, все офицеры живы и здоровы. И Временное правительство – сильно, и авторитет его не поколеблен.

Вот и суди. Вот и верь Родзянке.

А увидеть самим, что делается в Петрограде, у Ставки не было глаз. Петроградская обстановка была загадочна, как на луне.

Да вон из Одессы слал командующий округом телеграмму: в видах успокоения умов выпустить всех политических? И будто в Херсон уже пришло такое распоряжение министра юстиции. Может быть. Но почему же всё это успокоение и упорядочение не оглавлено торжественным объявлением о новом Государе Михаиле II? Почему должно скрываться от народа его имя и не призываться к присяге армия?

Это было для Алексеева совершенно непонятно, а с каждым часом и тревожнее.

Об этой тревоге, вот, энергично телеграфировал и Эверт. Когда можно рассчитывать получить указания? Не надо ли объявить войскам, что Манифест есть, но задерживается? И – какие же причины задержки??

И Брусилов просил – ориентировать.

И – что же на всё это мог ответить Алексеев? Он сам всё более недоумевал. И даже начинал подозревать какую-то интригу. Как в чужом непродорном лесу пробирался, царапался он, неумелый, в этих политических сплетениях, где непригодны ни топографическая карта, ни компас, ни военная команда. Оплетала политика ползучими плетями руки-ноги.

А если в Петрограде спокойно – так чего Родзянко так боится? Что вынуждает его к переговорам с левыми и почему он намерен идти им на уступки? Ведь которую ночь он повторял, что новая власть всеми признана, утверждена и единственна, потому и диктовал так властно на фронт. А то – какие-то солдатские бунты что ни ночь?

И вдруг – резкое неприятное подозрение проняло Алексеева: да не выдумывал ли Самовар это всё для каких-то своих политических целей? Почему он сам себе противоречит столько раз, и противоречат ему другие?

И почему ж Алексеев так ему доверился? Просто: никто другой из Петрограда эти дни не был слышен. А Родзянко – так уверенно всё заявлял.

Тут прислали от Рузского (почему не раньше?) копию такого же его разговора с Родзянкой: оказывается, о задержке Манифеста Родзянко ещё на час раньше телеграфировал Рузскому. (Повадился. Что за манера появилась – миновать Ставку и обращаться к главнокомандующим?) И с Рузским разговаривал куда откровеннее: что воцарение Михаила как императора абсолютно неприемлемо ! Что переговоры с рабочими депутатами велись – и привели к Учредительному Собранию, которое – так можно было понять – и определит форму правления России ?