Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2

– Какие?… Министров?

Очень это им зажадалось! Там жить, где прежде министры испомещались? – очень! Попробовать, как это!

– Туда ведите!

Какие ж там дачи? Соседний участок был – та самая дача министра внутренних дел, где в 1906 году жил Столыпин и был взорван.

– А там ещё – флигеля.

Тут в заборе был и пролом для краткого хода к набережной Невки, снег примят, так и пошли.

Флигеля были брошены, неухожены, нетоплены, везде беспорядок, сор, но мебель на месте. А одна комната оказалась увешанной и устланной коврами, а на столе стоял действующий телефон, как будто кто-то здесь только что жил. (Служащий объяснил, что на святках тут отдыхал Протопопов!)

Хотя помещения были для солдат совсем неподходящие, но после этой комнаты уверились квартирьеры, что – берут. Наверно, эту – для комитета наметили.

– Сами видите, – выгадывал теперь Пешехонов, – на всей Петербургской стороне подходящих помещений нет. Зря вы из Ораниенбаума ушли.

– Ну може, може… – шмыгали носами. – А поживём теперь у министров.

Выходили к набережной через двор. На месте когда-то взорванной дачи стоял теперь памятник Столыпину – не большой, не площадной, но всё же увеличенного роста, бронзовый и на пьедестале.

– Кто это, знаете? Зачем тут? – спросил Пешехонов.

Ничего не знали – ни фамилии Столыпин, ни – какой взрыв.

– Это был – большой помощник у царя! – объяснял комиссар. – Он жестоко расправлялся с революционерами. Он подавил первую революцию.

Подумал про себя со злорадством: первым делом, конечно, памятник повалят.

А солдат высморкался на снег, вытер нос:

– Нехай себе, он нам не помеха.

379

К каждому русскому городу, где побывал (а во многих), Воротынцев испытывал отдельное чувство, отличал этот город – и людьми, которых там успел узнать, и видом улиц, бульваров, обрывов над реками, церквами на юру, и ещё многими особенностями, как в Тамбове – немощёными прогонами вдоль улиц для кавалерии, в Зарайске – непомерным по городу кремлём, в Костроме – близостью Ипатьевского монастыря и сусанинского края. И ещё везде – теми излюбленными местами, Венцами, Валами, где жители привычно собираются, узнают, говорят. Да кроме деревенской, что ж Россия и есть, как не два сорока таких городов? В разнообразии их ликов – соединённый лик России.

А тем более отдельное чувство – к Киеву. Как бы ни наспех проезжал его и как бы ни занят делами, ощущал тут всегда Воротынцев, да как каждый, наверно, из нас, что ступает на землю особую, древнюю, осенённую крестом огромного Владимира Святого над Днепром. Бессмертно высится этот кусок древней Руси, на самом деле не третья столица, а первая. Когда ни приедешь в Киев, когда ни пойдёшь по нему, – всегда ощущение праздника.

И ещё в Киеве – особенная мягкость, от юга ли, от малороссийского дыхания, ещё от чего? Мягче тех двух столиц.

Почти полдня предстояло Воротынцеву пробыть в Киеве – и что другое можно было придумать, как не оставить чемоданчик на вокзале и праздно отправиться по городу? Не приходило в голову адресов, куда бы пойти.

А воздух был совсем весенний, а снег подтаивал. Носились галки. На вокзальной площади извозчики ожидали вперемежку – и санные, и уже колёсные. На улицах вдоль панелей журчали ручейки, а поперёк тротуаров перетекал слив из водосточных труб. Скользковатые тротуары были где посыпаны угольным шлаком, где счищали дворники скребками. После всего мятельного натиска снег изнемогающе таял. Много снежных куч было нагребено, усиляя тесноту и без того наполненного города, – экипажи, телеги, трамваи, движение было обычное.

До университетского Ботанического сада улицы ещё были будничные, как бы ни о чём не ведали. За его решётками – снежный покой. Но с Владимирской начиналось возбуждение и гуляние. Здесь увидел Воротынцев уже знакомые ему красные банты в петлицах, красные ленточки, приколотые к пальто или шапке, – как эта мода понята и перенеслась так быстро? – не видели, а догадались? Но не так густо, как в Москве. А на лицах – такое же растерянно-радостное недоумение.

Ни на одном перекрестке не было городовых. Но – и арестованных их не проводили. Просто – исчезла полиция или переоделась?

Однако вот что: ни одного бродячего распущенного солдата с винтовкой, как в Москве. Идут безоружные одиночки скромно, как по увольнительным, все чётко козыряют. И офицеры отвечают им с лёгкостью, все при оружии, не как подозрительные пешеходы. Нет этого подлого, как в Москве, соучастия в какой-то гадости. Прошёл вооружённый строгий наряд, другое дело.