Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2

Но если Михаил не принял Верховной власти, то какое он имеет право давать обязательные указания, вот и об Учредительном Собрании?

Каждое слово казалось бесконечно важным. Как будет реагировать Россия? Как – законотолковый Запад?

«Повелеваем всем гражданам подчиниться Временному правительству…» вызвало новый спор: как квалифицировать Временное правительство? Всем хотелось написать «возникшее по воле народа». Но ещё за завтраком Керенский резко протестовал: он не мог допустить, что правительство имущих классов возникло по воле народа. Родзянко же хотел: «возникшее по почину Государственной Думы», так настаивал и Шульгин. Да третье серьёзное было придумать и вовсе трудно.

Набоков сел за парту девочки Путятиных и превосходным почерком переписал проект.

Затем – пригласили в классную комнату великого князя. От него возражений не ждали.

Он опёрся о парту, прочёл, не беря в руки.

И сконфуженно попросил: заменить императорское «Мы» на простое «я» с маленькой буквы. И слово «повелеваю» заменить на «прошу».

И потом… где же тут упоминание Бога?

Не тем были головы составителей заняты, не только спешили, но просто забыли: Бога? Да, надо же Бога.

И вставили: «призывая благословение Божие…».

Значит, ещё раз переписали, да два экземпляра. На школьной бумаге, в одну линейку.

Уже серело в комнате, скоро свет зажигать.

Тут снова приехали князь Львов, Родзянко и Керенский, желавший проследить до конца.

Снова позвали великого князя.

Он взял перо путятинского сына-гимназиста, сел за маленький столик, подписал:

Михаил.

Все были овеяны важностью момента.

Уж теперь-то наверняка он был не император – и Родзянко охватил его лапистыми руками, целуя.

А Керенский снова воскликнул:

– Ваше императорское высочество, вы – благородный человек!

384

Так восставать дальше? – или не восставать? Свергать буржуазное правительство или не свергать? И если свергать – то теперь же, пока оно ещё дохнуть не успело, ещё не расселись министры? или повременить, пока больше соберём оружия и сил?

Эту вчерашнюю листовку, так страстно составленную с выборгским райкомом – «вся власть Совету!», – не только Исполком не одобрил, но запретил её собственный же большевицкий Петербургский комитет. Ну, не ожидал!

На сегодня днём потребовал Шляпников решающего заседания ПК. Сам кинулся пока в Таврический: давайте же обсудим на ИК вчерашнее поведение Керенского! давайте припечатаем этого арлекина! Нет, меньшевики трусили включить в повестку. Вместо этого посадили Шляпникова отбывать дежурство по ИК – принимать делегации, посетителей. Теперь и не поспеть к началу заседания ПК. Послал Молотова с Залуцким вперёд – делать доклад от БЦК. Договорились держаться так: если даже к немедленному восстанию не призываем (хотя неправильно!), то – никакого доверия правительству крупной буржуазии! агитировать за создание истинно-революционного правительства! надзора-контроля за правительством от Совета – мало!

Сам пока дежурил по ИК, дежурный имеет право отвечать, не советуясь с Исполкомом. Пришли от Озерков и 1-го Парголова: можно нам отдельную милицию создавать? Конечно, создавайте. А где оружие брать? Реквизируйте, где можете, от Совета не ждите. А начнутся работы – можно с работы уходить? Валяйте. А кто будет день оплачивать? Заставим капиталистов!

Тут явился большевик-путиловец: три дня был полной властью на Путиловском заводе и даже во всём Нарвском, районе – а вот районное рабочее собрание назвало его диктатором и свергло. Жаль. Теперь парень хотел сесть в Таврическом за какой-нибудь стол. Нет, пойди поработай в городе, нам практические работники нужны. (Тут, в Таврическом, и Лашевич справляется, и особенное доверие у солдат вызывает его пропитой голос.)

Потом помчал на Биржу труда, на ПК. Надо было войти с переулка в неказистую магазинную дверь, насквозь через магазин, потом по пыльным лестницам подняться на самый верхний этаж, почти на чердак, ещё и здесь пройти несколько затхлых канцелярских комнат под низким скошенным потолком – и только тогда добраться до комнаты заседаний, захваченной Политикусом для ПК.

Само это загнанное жалкое пыльное помещение показывало, до чего же большевицкая партия оказалась робка, бессильна и оттёрта. Это особенно ударяло после кипения Таврического и просторной воли уличных толп.