Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2

Мелькание, как падение.

Мы всё время видим спереди -

мы видим крупно и близко лицо адмирала,

ещё и сейчас не разочарованное,

как он верил и надеялся.

А там позади – отталкивают офицеров матросские

руки,

оттаскивают,

оттягивают в стороны, то вправо,

то влево,

куда-то за себя выбрасывают через чёрный и ленточный

матросский охват, -

там дальше – конвоируют их или выбросили, мы не видим,

мы видим только, как офицеры один за другим

исчезают из охвата,

а сам охват всё ближе сюда, к адмиралу, всё челюстней.

На бескозырках, кто успеет, заметит: «Слава», «Андрей»…

И что за форма у матросов ужасная? – что это за ленточки,

с их нежным трепетанием, так неестественные

при мужских головах,

при звериных головах

такие ленточки жестокие?

= Вид Свеаборгской крепости.

= Заснеженные берега.

= Утоптанный снег на улице, по которой ведут

= адмирала с таким живым открытым: лицом, так

верившего в этих чёрных героев,

как он ведёт их сейчас, не оглядываясь.

= А сзади отбрасывают последних уже офицеров,

и не вскрикнет ни один, это молчание ужасное, только топот

матросов,

и адмирал шагает, уверенный, что ведёт за собой всех

офицеров «Кречета», штаб флота,

а остался за ним один адъютантик.

= А за спиной адмирала – передний в охвате матрос,

революционный матрос с плакатов, из кадров, которые

мы будем видеть, видеть, видеть.

= Две фигуры, невысокого роста плотный адмирал, – а

позади надвинувшийся верзильный матрос.

Сейчас! Сейчас это будет!

= Ноги. Кто-то сзади бьёт под коленку второго, тонкого,

значит адъютанта.

Потеряв равновесие – споткнулся, наклонился адъютант.

Спереди

= Адмирал! всё тот же, уверенный в правоте. И плакатный

матрос

вскинул карабин!

= Спина адмирала во весь экран и кончик дула. -

с огнём!

Выстрел!

= И опять – лицо адмирала!

ещё попростевшее, невинное, -

только теперь понявшего,

только теперь узнавшего всю истину, которую искал!

= Но уже – опускается из кадра.

Упал.

И охват матросов остановился.

Смотрят вниз. С любопытством.

И – достреливают, туда, вниз.

Выстрел, выстрел.

419

Пребывание отрекшегося царя в Ставке от часа к часу всё заметней стесняло генерала Алексеева. Вот зачем-то обставлять традиционный доклад, когда события со всех сторон набухают, напрягаются – и требуют всего внимания. Свято место – не бывает пусто. Государь сам же отдал и Верховную власть в государстве и отдал Верховное Главнокомандование – и со вчерашнего дня все дела естественно обтекали бывшего царя, и Алексеев должен был участвовать в этом обтекании: не докладывать ему своих действий, рассылать фронтам нужные сообщения, – всё это теперь текло телеграфом на Кавказ, откуда и должно было прийти одобрение или неодобрение решениям наштаверха. (И надо сказать, что Николай Николаевич и в большой дали с большой подвижностью менял свои приказы: вот уже опустил «престол» и вставил «изъявление воли русского народа», читай – Учредительное Собрание. Такая подвижность была назидательна и для самого Алексеева.)

А бывший царь и Верховный – чем мог помочь сегодня? Для него – остановилось время. А Алексееву этот последний доклад и самому сердце щемил – да и что скажут? как истолкуют? – на всякий случай он позвал и Лукомского и Клембовского как свидетелей. И на самом докладе вымучивал, что сказать, – нечего было говорить! Пока сообщал бывшему Верховному, что за неделю не произошло никаких военных действий, – в Балтийском флоте каждый час убивали офицеров. Пока они тут закрылись в такой комнатке – а на аппаратах и в соседних комнатах накоплялись грозные сведения, требования и бумаги.

И только одно было у бывшего Государя настоящее дело, которое он по своей застенчивой манере высказал лишь в самом конце и между прочим: ходатайство о проезде, отъезде. Хотя Алексеева, как будто, это уже никак не касалось, но, правда, и Государю не оставалось иного выхода, как просить по команде. Стеснительно было оказываться в роли государева адвоката, но не было иного пути, да Алексеев и хотел, чтоб Государь уехал поскорей. (Вот ещё надвигался приезд вдовствующей императрицы после полудня – и по старому этикету надо было тратить время идти её встречать. И не хотелось старуху обижать, но можно ли теперь ему ехать? Да и времени жалко.)