Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2

И – как действовать? Как даже – приступить? К кому обратиться?

Единственная связь с миром у Николая осталась – только генерал Алексеев. Только через Алексеева он мог.

А вот как: он и отрёкся через телеграмму и через телеграмму же можно это исправить! Вот и всё: послать телеграмму главе нового правительства Львову, Государем же и назначенному: о том, что он переменяет своё первоначальное решение и передаёт престол не Михаилу, а Алексею!

Простое и законное перерешение! Раз Михаил не взял – он передаёт Алексею!

Обдумывал ещё, возвращаясь в дом. Несомненно так. Даже это очень просто.

Из пачки чистых телеграфных бланков на столике взял один и написал от руки, князю Львову: что во изменение ранее выраженной воли он передаёт престол всероссийский сыну своему Алексею. И подписал, как всегда прежде: Николай. Николай такой – один, даже и после отречения.

И чем скорей действовать – тем лучше. Послать эту телеграмму – и сразу сознание, что сделал всё возможное.

Без сопровождения, как уже усвоил, и не надевая шинели, а в кубанской черкеске с башлыком, Николай пошёл в здание квартирмейстерской части.

Его никто не ожидал и не заметил, никто не встречал теперь перед зданием, он сам открыл дверь, сам вошёл, – только вздрогнул внутри дежурный жандарм, вскинул честь, – а Николай уже поднимался по лестнице.

Не застать Алексеева он не мог, Алексеев постоянно сидел на своём месте в кабинете и что-нибудь писал. Так и оказалось: сцепив очки с левого уха и наклонясь совсем близко левым глазом к бумаге, быстро писал.

Николай вошёл. Алексеев встал, поправляя очки.

До сих пор даже и нетрудно – а вот сейчас вдруг трудно: этому генералу, им же на это место поднятому, такому привычному, такому милому ворчливому, и в комнате, где они были вдвоём, с глазу на глаз, – просто протянуть уже написанную телеграмму почему-то оказалось очень неловко.

Николай замялся. Алексеев тем временем обошёл вокруг стола ближе. Недоуменно.

Чувствуя, что улыбается – и совсем не к месту, улыбкой, может быть, жалкой, Николай вынул сложенный вдвое синеватый бланк и протянул Алексееву застенчиво:

– Михаил Васильевич… Я – вот так решил… Я – перерешил… Пошлите это, пожалуйста, в Петроград…

Алексеев взял бланк, развернул, ещё подсадил очки, стал читать. И вдруг, по острому нахмуру его бровей и строгому взгляду – а у него, оказывается, очень строгий был взгляд, – Николаю показалось, что Алексеев гневается.

Такого между ними никогда не было и быть не могло, но сейчас – так показалось. И у Николая сжалось сердце. И он, чтобы смягчить генерала, поспешил первый сказать:

– Я думаю, Михаил Васильич, это будет хорошо. Мы так всё исправим, всё станет на место. Утвердится.

Алексеев смотрел придирчиво-строго из-под несветлого своего лба, постоянно омрачённого думами. И чуть покосил глазами. И очень-очень тихо сказал, так что и скрипучесть голоса не прозвучала:

– Это – никак невозможно, Ваше Величество.

– Но – почему ж невозможно, Михаил Васильич? – обратился Николай просительно. – Ведь это – моё право, кому передавать престол?

Без обычной предупредительности Алексеев упёрто смотрел из-под нахмура, в глаза Николаю. Сказал ещё тише:

– Но оно – упущено, Ваше Величество. Это сделает нас обоих – смешными.

Так он выглядел непреклонно, наброво, так неуговоримо, что Николай не словами, а только глазами решился выразить ему, – пока они близко и прямо смотрели. Глазами выразить тот полуупрёк, который невозможно было полнозвучными словами: «Но ведь и вы же немного во всём виноваты, Михаил Васильич. Давайте же вместе и исправим.»

Они стояли молча – и смотрелись. Но Алексеев не моргнул, не смягчился, не отвёл глаз – так и смотрел неуступно, прямо.

А так как словами ничего названо не было, то он мог и не отвечать.

А Николай тоже уже не мог найтись, как ещё. Всё, что он придумал, – вот, он сделал. И теперь искал, куда ему руки деть пустые – опустить, приподнять, взяться за ремень.

Они стояли друг против друга в потерянной паузе, и неизвестно было, как из неё выходить.

Алексеев сказал твёрдо:

– Ваше Величество. Все ваши пожелания относительно Царского Села, и Мурмана, и Англии – я уже телеграфировал главе правительства.

– Спасибо.

– И только одного пожелания, простите, я не счёл возможным сейчас упоминать, по обстоятельствам момента: о возврате в Россию после войны. Сейчас это звучало бы неуместно. А когда подойдёт время, то это само собой…