487  

Вот к этому и свелась теперь вся проблема: не Францию-Англию разведывать, нет, ехать только через Германию, конечно! Но: как, чтоб не от себя, чтоб это возникло от кого-нибудь другого?…

Если кто сомневается, можно хорошо убедить так: ваши опасения – курам на смех! Да неужели же русские рабочие поверят, что старые испытанные революционеры действуют в угоду германскому империализму? Скажут – мы «продались немцам»? Так ведь про нас, интернационалистов, и без того уже давно говорят, раз мы не поддерживаем войну. Но мы делами своими докажем, что мы не немецкие агенты. А пока надо – ехать, ехать, хоть через самого дьявола.

Но – кому внушить инициативу? А без этого и возможность будет – а ехать нельзя. Нам одним, первым нам, от себя, – нельзя, в России окажется трудно.

Так и прокатился день, не дав решения и выхода…

А за один этот день – что там в России наворочено!

Туда, в ревущую тьму, прислониться к тёмному стеклу – мелькало, мелькало, неслись косые пули! Вот такое и в Петербурге сейчас. Бешено выло в трубе, стучало где-то на крыше, никогда не стучало, что-то оторвало. Ну, закручивало!

Как будто вот последние часы упускаем, последние часы. Писать им, писать дальше:

… Милюков и Гучков – марионетки в руках Антанты… Не рабочие должны поддерживать новое правительство, а пусть это правительство «поддержит» рабочих… Помогите вооружению рабочих – и свобода в России будет непобедима! Учить народ не верить словам!… Народ не пожелает терпеть голода и скоро узнает, что хлеб в России есть и можно его отнять… И так мы завоюем демократическую республику, а затем и социализм…

Раскрутилось внутри, вытягивало жилы рук и ног от бездействия. А – пойти в эту бурю, выходиться! Иначе ведь всё равно не заснуть. Пусть ветер потолкает, продует.

Внизу лестницы – запахнулся, старую шапку нахлобучил крепче. (Спросил председатель шо-де-фонского профсоюза: «Это что за пилот?»)

Сразу – как толкнуло, как понесло, ну настоящий ураган! А – по сухому, снега мало. Фонари все видны, а небо тёмное. Брян-нь! – выбило стекло из уличного фонаря. Черепицей стучит, тут и на голову свалится.

Узкие, узкие, узкие улочки старого города, в какую сторону ни иди – лабиринт. Заблудишься тут как мышь, не вырвешься на просторы петербургских площадей.

Управляли Россией 40 тысяч помещиков – неужели ж мы столько не наберём и не управим получше?…

На Нидерхофштрассе, улице ночных гуляний, прохожих почти никого, все забились за светлые окна. И барахтается в ветрище беспомощный – нагнутый, вялая, рыхлая, знакомая фигура… Григорий!

С вокзала? Приехал опять?

– Владимир Ильич, много важного, решил приехать.

– Ну, что Цивин? Был у Ромберга?

– Был сегодня. Сейчас расскажу. Тот обрадовался!

Один туда качнётся, один сюда, руками от ветра отбиваясь, шапку хватая. Побрели назад. Говорить трудно, но и не терпится.

В Берне весь день заседал эмигрантский комитет по возвращению на родину, и Зиновьев там от нас. Ну и что, как?

Говорильня, говорильня, перебирали все варианты – и через союзников и через Скандинавию. А Мартов предложил – через Германию!

– Мартов??

– Через Германию!!

– Мартов??? Воздуха нет кричать.

– Да! В обмен на немецких военнопленных в России!

– Ма-артов???

– Получить согласие Временного правительства… Через Гримма – в переговоры со швейцарскими властями…

Что за удача! Какая удача! Предложил – Юлик, не мы! Так и назовём – план Мартова! А мы – только присоединяемся.

Первое слово – сказано!!

475

И ещё снова он не позвал.

Но и хорошо: душе и голове нужно время, чтобы всё уложилось, нашло свои места. И было бы готово расти дальше.

Потому Ликоня так и смялась, что всё шагнуло слишком быстро.

Теперь – не потеряться у него. Зачем ему нужна потерянная?

Постеснялась говорить своё. А – надо. Сколько б движения и воздуха ни было в его мире, но и то особенное, узкое, в чём Ликоня, – ему не лишнее.

Иначе бы – в театры он не ходил.

Ликоня не стала артисткой, но право же, лучший аромат – она собрала.

Пейте меня! Выпейте меня! Во мне есть.

Однако прошёл день. И ещё один. И ещё один. А он не звал.

Да как он занят! За те часы, что Ликоня была у него, – два раза ходил к телефону. И потом эти все дрязги – на улицах, с правительством – они же его касаются. Даже её саму потащили на какое-то нелепое кормление солдат.

  487  
×
×