Танатонавты

Мы на танатодроме тоже поиграли с этим аппаратиком. Роза констатировала, что у нее накопилось бонусов на 400 баллов. Я выступал скромнее, в диапазоне от 0 до 5 баллов. В своем существовании я совершил не так уж много пакостей, но и святым тоже не был. Прав оказался Рауль: тип у меня не героический, а, скорее, нейтральный. Даже карма у меня и та средненькая.

Фредди-младший был очарован машинкой. Его практически девственный кармограф деликатно объявил про незначительные +25 баллов. Ребенка это ничуть не смутило. Стоило ему в песочнице оторвать хвост у игрушечной лошадки приятеля, как он тут же консультировался по кармографу, на сколько баллов тянет это злодеяние.

Этот аппарат с лихвой заменял исповедь.

267. Вне игры

Конрад не получил прав на лицензионное производство кармографа.

Японцы держали ухо востро. Их патент был очень хорошо защищен. Тогда брат полностью посвятил себя другому коммерческому направлению: производству пилюль «вне игры», «пилюль самоубийства без страданий». «Лучше перепрыгнуть в новую жизнь, чем оставаться в проигранном существовании» — таков был его девиз. Дешево и сердито.

Конрад, всегда крайне скептически относившийся к танатонавтике, теперь был готов воодушевлять людей на великий прыжок. Что поделаешь, бизнес!

Ирония судьбы: среди первых клиентов оказался его собственный сын, мой племянник Густав, отчаявшийся сдать зачет по математике. В прощальном письме подросток нацарапал: «Не волнуйтесь. Сгоняю по-быстрому в страну мертвых и вернусь в новой коже».

Его родители полагали, что он прав. Но все же они не знали, где именно сын реинкарнирует. «Столько усилий, столько денег на обучение, и все пошло прахом из-за одной плохой оценки по математике. Ничего не понимаю!» — жаловался Конрад, не зная, оплакивать или нет смерть сына.

Мы с Розой были обеспокоены. А что, если и Фредди-младшего потянет на это дело? В наши дни люди так быстро опускают руки. Мы хорошо усвоили, что такое рай, но никак не хотели, чтобы наш ребенок отправился туда слишком рано, да еще и самостоятельно обрывая персональную пуповину.

Чтобы понадежнее отвадить его от такой моды, распространявшейся по школам и лицеям, мы потихоньку подменили цианистые пилюли «вне игры», которые он купил на карманные деньги, на невинные конфеты с глазурью. А на случай его внезапного желания быстро выпрыгнуть из этой жизни мы заказали решетки на все окна.

Роза изо всех сил пыталась учесть любые обстоятельства. Если он приносил дневник, полный плохих оценок, мы тут же вручали ему утешительный подарок. Мы никогда не ворчали на него, окутывали вниманием и любовью, беспрестанно убеждали в нашей безоговорочной поддержке.

Крайне важно, чтобы наш сын любил жизнь, причем до такой степени, чтобы не искать других, лучших родителей в другой реинкарнации.

Но не все родители действовали так эффективно, как мы. Самоубийства среди детей множились, как, впрочем, и среди взрослых.

Малейшее недовольство, неудовлетворение и — раз! Самые впечатлительные уже прогуливались с цианистой капсулой, вставленной в зуб, и при первой же неприятности ставили точку, перечеркивая неудачное, с их точки зрения, существование. Жизнь стала игрой. Когда она приедалась, достаточно было сказать: «Я — вне игры» — и воспользоваться пилюлей, выброшенной в свободную продажу моим братом Конрадом.

Результат: на улицах практически уже нельзя было встретить пожилых (первая морщинка — и вперед, к новой юности, чтобы не знакомиться с несмываемыми оскорблениями годов), ни озабоченных, ни слишком чувствительных. Остались одни незрелые типы, одержимые идеей достичь успеха, лентяи или те, кто верил в предрассудки.

Это была уже самая настоящая социальная проблема. Люди с навыками лидера, люди творческие, они по большей части знали трудное детство, выбирались на поверхность с помощью кулаков, ковали характер из булатной стали — все ради выживания. Но сейчас, когда суицид стал средством моментального обнуления счетчика, будущая элита исчезала еще до наступления зрелости.

Люсиндер и его правительство сознавали опасность. Но в администрации были одни только бесхребетные нули, неспособные к решительным действиям, ведь они постоянно боялись ущемить интересы других. А действовать нужно было как можно быстрее, чтобы наиболее интеллигентные и наиболее впечатлительные из молодежи наконец прекратили кончать с собой.