Колдунья моя

— Эльфлиа, — повторила Мэйрин, словно пробуя это странное слово на вкус. — Эльфлиа. Что это значит, милорд?

— Луг фей, — ответил Олдвин.

— Эльфлиа — это саксонское слово, милорд?

— Да, дитя мое. Я счастлив, что первым словом, которое ты выучила в нашем языке, оказалось имя твоего нового дома.

Мэйрин кивнула, выражение лица ее было не по-детски серьезным. Потом она спросила:

— Милорд, а вы уверены, что я понравлюсь вашей жене? Моя мачеха не любила меня, потому что завидовала. Как насчет других ваших детей, милорд? Я понравлюсь им?

— Моя Ида просто не сможет не полюбить тебя, дитя мое; что же до остальных членов семьи, то у нас есть только один сын, Брэнд. Обычно у саксонцев большие семьи, но и я, и моя жена происходим из маленьких семейств; теперь все наши родичи уже умерли, и мы остались втроем. Нет, — поправился он, — вчетвером, потому что ты, малышка Мэйрин, займешь место дочери, которую мы недавно потеряли. — Олдвин Этельсберн усадил девочку к себе на колени и ласково поцеловал в лоб.

Впервые за много месяцев Мэйрин почувствовала себя в безопасности. Она обожала своего красавца отца, и большую часть ее жизни Сирен баловал ее, как мог. Но после его женитьбы на леди Бланш все изменилось. Замечая плохо скрываемую неприязнь молодой жены к Мэйрин, барон де Ландерно старался утешить Бланш, уделяя ей больше внимания, чем дочке. Он надеялся, что если Бланш поверит в силу его любви к ней, то станет меньше завидовать Мэйрин. Он не понимал, что его новая жена коварна и жестока.

Мэйрин была еще слишком мала и испугалась этой внезапной перемены, произошедшей в ее отношениях с отцом. И вот теперь ей предлагали новую отцовскую любовь, взамен утраченной. Заглянув в лицо саксонца, Мэйрин осторожно коснулась его щеки, провела пальчиками по густой бороде тана. Потом улыбнулась, и Олдвин Этельсберн, увидев это, затаил дыхание от радости. Епископ Вульфстан улыбнулся.

— Думаю, ты получишь больше, чем предполагаешь, друг мой. Благодаря этому милому личику в один прекрасный день твоим зятем может оказаться настоящий граф. Не торопись выдавать ее замуж, не то прогадаешь.

Слуги принесли ужин, и девочка с жадностью набросилась на еду: она ничего не ела с прошлого вечера, когда ей досталась миска холодной овсянки и черствый ломоть черного хлеба. Сочный каплун оказался таким нежным, что мясо само отделялось от костей. Мэйрин впивалась белыми зубами в жирную ножку. Потом она отведала свежевыловленных креветок, сваренных с приправами; морской привкус резко контрастировал с редкостной в тех краях жареной говядиной. Трапезу завершили теплым, только что из печи, хлебом, твердым острым сыром и сладкими яблоками, первыми в этом сезоне. Довольная, Мэйрин уснула прямо на коленях у тана, и Олдвин Этельсберн улыбался от счастья.

На следующий день, рано утром, они выехали из Лондона и направились в сторону Эльфлиа, до которого было добрых четыре дня пути. Епископ Вульфстан поехал вместе с ними: ему надо было вернуться в свой приход в Уорсестере, который находился в том же направлении, что и Эльфлиа, только еще на день пути дальше. Они двигались на запад; погода стояла хорошая. Олдвин объяснил Мэйрин, что дороги, по которым они ехали, много столетий назад построили люди из народа, называемого римлянами.

Мэйрин выслушала его и кивнула. На самом деле она слушала только вполуха. Ее куда больше интересовал Эльфлиа, который станет ее новым домом, если леди Ида полюбит ее. Она заставила себя сосредоточиться на этой мысли, потому что уже давно поняла, что если захочет чего-нибудь по-настоящему, то это произойдет. Кроме того, у нее были и другие заботы, более важные, чем какие-то древние строители дорог.

— Это тот лес, о котором вы мне говорили, милорд? — спросил она Олдвина.

— Да, дитя мое, — ответил тан, — но ты должна быть осторожна: этот лес очень большой и густой. Я не хочу, чтобы ты потерялась.

— Я не боюсь леса, — отозвалась девочка. — Мой прежний дом был в Аргоате, в непроходимой колдовской чаще, разраставшейся там от начала времен. Этот лес был моим другом. Старая Кателла, мудрая женщина из нашей округи, учила меня свойствам трав и лечению недугов. Она говорила, что у меня есть особый дар, и это правда! Я могу видеть вещи, которых не видят другие люди, — похвасталась она с ребяческой гордостью.

— Значит, ты можешь увидеть, как мы с Идой будем любить тебя? — спросил Олдвин.

Мэйрин, ехавшая в седле перед Олдвином Этельсберном, прижалась спиной к саксонцу и запрокинула голову, чтобы заглянуть в его голубые глаза. Она интуитивно чувствовала, что этот человек действительно будет любить ее настоящей отцовской любовью. Поэтому она понимала, что ей удалось найти безопасный приют.