Процесс / восстановленный по рукописям /

— Не надо, — сказал художник. — Надеюсь, мне сейчас же удастся найти вам носильщика, он вас проводит. — И, перегнувшись через постель, отпер наконец дверцу. — Не стесняйтесь, шагайте прямо по кровати, так все сюда входят, — сказал он.

Но К. и без его разрешения не постеснялся, он уже занес ногу на перину, но, заглянув в открытую дверь, отшатнулся.

— Что это там? — спросил он художника.

— Чего вы удивляетесь? — спросил тот так же удивленно. — Да, это судебные канцелярии. Разве вы не знали, что тут судебные канцелярии? Почему бы им не быть именно здесь? Да и мое ателье, в сущности, тоже относится к судебным канцеляриям, но суд предоставил мне его в личное пользование.

К. не того испугался, что и здесь очутился около канцелярии; его главным образом напугало собственное невежество в судебных делах: ему казалось, что самое основное правило поведения для обвиняемого — быть всегда наготове, ни разу не дать захватить себя врасплох, не смотреть бессознательно направо, если слева от него стоит судья, и вот именно против этого правила он все время грешит. Перед ним тянулся длиннейший коридор, и оттуда шел такой воздух, по сравнению с которым воздух в ателье казался просто освежающим. По обе стороны этого прохода стояли скамьи, совсем как в той канцелярской приемной, куда обращался К. Очевидно, все канцелярии были устроены по одному образцу. В данный момент в этой канцелярии посетителей было немного. Какой-то мужчина развалился на скамье, закрыв голову руками, и, кажется, спал; другой стоял в самом конце полутемного коридора. К. перелез через кровать, художник с картинами вышел за ним следом. Вскоре они встретили служителя суда — теперь К. легко отличал этих служителей по золотой пуговице, которая красовалась на их гражданских пиджаках среди обыкновенных пуговиц, — и художник велел ему проводить К. и отнести картины. К. шел, пошатываясь, крепко прижав носовой платок ко рту. Они уже почти подошли к выходу, как вдруг им навстречу кинулась ватага девчонок. К. и тут не мог от них избавиться. Должно быть, они увидели, как открылась вторая дверь из ателье, бросились кругом и забежали с этой стороны.

— Дальше я вас провожать не стану! — со смехом заявил художник, окруженный девчонками. — До свиданья! И не раздумывайте слишком долго!

К. даже не обернулся ему вслед. На улице он схватил первый попавшийся экипаж. Ему непременно надо было избавиться от служителя суда, чья золотая пуговица непрестанно мозолила ему глаза, хотя другие люди ее, наверно, не замечали. В порыве услужливости служитель хотел было взобраться на козлы, но К. прогнал его. К. подъехал к банку далеко за полдень. Ему очень хотелось оставить картины в экипаже, но он побоялся, как бы художник потом не поинтересовался, где они. Поэтому он велел отнести их к себе в кабинет и запер на ключ в самом нижнем ящике стола, чтобы они хотя бы в ближайшее время не попались на глаза заместителю директора.

Прокурор

(При всем знании людей и опыте, приобретенном К. за долгое время службы в банке, общество завсегдатаев, где и он обычно проводил время, все же казалось ему достойным чрезвычайного почтения, и он сам себе признавался, что для него большая честь принадлежать к этому кругу. Состояло это общество почти исключительно из судей, прокуроров и адвокатов, но были допущены сюда и несколько совсем молодых чиновников и адвокатских помощников, которые, впрочем, сидели на дальнем конце стола и получали разрешение вмешиваться в дебаты, только когда к ним обращались с вопросом. Но вопросы обычно задавались с единственной целью — повеселить завсегдатаев; особенно прокурор Хастерер, который всегда сидел рядом с К., любил таким вот способом ставить впросак молодежь. Когда он растопыривал перед собой тяжелую волосатую пятерню и поворачивался к нижнему концу стола, все сразу прислушивались. А когда кто-нибудь брался ответить на вопрос, но либо не мог разгадать его смысл, либо вперял задумчивый взор в свою кружку с пивом, или вместо ответа только разевал и закрывал рот, или, и это уж хуже некуда, разливаясь неудержимой тирадой, упорствовал в своих заблуждениях, тут пожилые господа с усмешкой поворачивались в ту сторону и, похоже, лишь с этой минуты начинали чувствовать себя и впрямь уютно. Вести действительно серьезные деловые беседы было их прерогативой.

К. в это общество ввел адвокат, консультант банка по правовым вопросам. Было время, когда К. приходилось до позднего вечера вести с ним долгие обсуждения, вот тогда и сложилось как-то само собой, что К. отужинал вместе с адвокатом за столом, где тот обычно сидел; общество К. понравилось. Он видел здесь сплошь ученых, уважаемых, в известном смысле влиятельных людей, для которых отдых состоял в том, что они пытались найти решение трудных вопросов, к обычной жизни имеющих лишь отдаленное отношение, и сил притом не жалели. Конечно, самому К. лишь изредка удавалось вмешаться, зато он узнавал много такого, что рано или поздно могло пригодиться ему в банке, а кроме того, он мог и с судом завести личные связи, что всегда полезно. Обществом он также был принят охотно. Скоро он был признан как профессионал в своем деле, его мнение по специальным вопросам — хотя при этом не обходилось без иронии — принималось безоговорочно. Нередко случалось, что двое, имевшие различные взгляды на какой-то юридический вопрос из области торгового права, просили К. высказаться по существу дела, и тогда имя К. звучало в репликах обеих сторон и на него ссылались даже при самых абстрактных рассуждениях, за которыми К., потеряв нить, давно уже не поспевал. Впрочем, многое постепенно прояснилось, особенно когда ему стал помогать мудрыми советами прокурор Хастерер, с которым он сдружился. Нередко ночью К. даже провожал его до дома. Вот только никак не мог он привыкнуть идти рядом с этим великаном — под полой его палъто-пелерины К. с легкостью мог бы укрыться.