13  

И вот, итожит Еврейская энциклопедия, «евреи впервые в истории России заняли высокие посты в центральной и местной администрации»[125].

На самых верхах, в Исполнительном Комитете Совета рабочих и солдатских депутатов, незримо управлявшего страной в те месяцы, отличились два его лидера, Нахамкис-Стеклов и Гиммер-Суханов: в ночь с 1 на 2 марта продиктовали самодовольно-слепому Временному правительству программу, заранее уничтожающую его власть на весь срок его существования.

Размыслительный Г. А. Ландау объясняет примыкание евреев к революции – законом захватно-общим: «Несчастие России – и несчастие русского еврейства – заключалось в том, что результаты первой революции ещё не были переварены, не улеглись в новый строй, не выросло ещё новое поколение, – как стряслась великая и непосильная война. И когда наступил час развала, он застал поколение, с самого его начала бывшее в некотором смысле отработанным паром прежней революции, застал инерцию уже изжитой духовности, без органической связи с моментом, а прикованным духовной косностью к десятилетие назад пережитому периоду. И органическая революционность начала двадцатого века стала механической «перманентной революционностью» военного времени»[126].

По многолетней и подробностной моей работе мне досталось осмыслять суть Февральской революции, заодно и еврейскую в ней роль. Я вывел для себя и могу теперь повторить: нет, Февральскую революцию – не евреи сделали русским, она была совершена, несомненно, самими русскими, – и, я думаю, я достаточно это показал в «Красном Колесе». Мы сами совершили это крушение: наш миропомазанный царь, придворные круги, высшие бесталанные генералы, задубевшие администраторы, с ними заодно их противники – избранная интеллигенция, октябристы, земцы, кадеты, революционные демократы, социалисты и революционеры, – и с ними же заодно разбойная часть запасников, издевательски содержимых в петербургских казармах. И именно в этом шла к нам гибель. Среди-то интеллигенции уже было много евреев – но это никак не даёт основания назвать революцию еврейской.

Революции можно классифицировать: по главным движущим силам их, – и тогда Февральскую революцию надо признать российской, даже точнее – русской; если же судить по тому, как это принято у материалистических социологов, – кто больше всего, или быстрей всего, или прочнее всего, надолго выиграл от революции, – то можно было бы её назвать иначе (еврейской? но тогда – и немецкой? Вильгельм на первых порах вполне выиграл). А уж всё остальное русское население почти от начала получило только вред и развал – однако это не делает революцию «не-русской». Еврейское общество в России вполне получило от Февральской революции – всё, за что боролось, – и Октябрьский переворот действительно был уже никак не нужен ему, кроме той головорезной части еврейской секулярной молодёжи, которая со своими русскими братьями-интернационалистами накопила заряд ненависти к русскому государственному строю и рвалась «углублять» революцию.

И – как же, поняв это, я должен был двигаться через «Март Семнадцатого», затем и «Апрель»? Описывая революцию буквально по часам, я то и дело встречался в источниках со множеством эпизодов, разговоров на еврейскую тему. Но правильно ли бы сделал я, если б это всё так и хлынуло на страницы «Марта»? Одолел бы и книгу и читателей – который раз в Истории – лёгкий пикантный соблазн: всё свалить на евреев, на их действия и идеи, разрешить увидеть в них главную причину событий – а тем самым и отвести исследование от действительно главных причин.

И чтобы этого самообмана русских не произошло – я настойчиво, через всё Повествование, значительно приглушил в «Красном Колесе» собственно еврейскую тему – сравнительно с тем, как она тогда звучала в прессе, в воздухе.

Февральская революция была совершена – русскими руками, русским неразумием. В то же время в её идеологии – сыграла значительную, доминирующую роль та абсолютная непримиримость к русской исторической власти, на которую у русских достаточного повода не было, а у евреев был. И русская интеллигенция усвоила этот взгляд. (Об этом – уже было в главе 11.) Особенно резко возросла непримиримость после процесса Бейлиса, и потом после массового выселения евреев в 1915. И непримиримость победила умеренность.

Однако иначе смотрится Исполнительный Комитет Совета рабочих и солдатских депутатов, сформировавшийся в первые же часы революции. Этот Исполнительный Комитет – жёсткое теневое правительство, лишившее либеральное Временное правительство всякой реальной власти, – но и, преступно, не взявшее власть прямо, открыто себе. «Приказом № 1» Исполнительный Комитет вырвал власть у офицерства и оперся на разложенный петроградский гарнизон. Именно Исполнительный Комитет – а не присяжные поверенные, не лесопромышленники и не банкиры – повёл страну кратчайшим путём к гибели. Летом 1917 объяснял французскому дипломату Клоду Анэ член ИК Иосиф Гольденберг: «Приказ № 1» – не ошибка; то была необходимость… В день, когда мы сделали революцию, мы поняли, что, если мы не уничтожим старую армию, она раздавит революцию. Мы должны были выбирать между армией и революцией, и мы не колебались: мы выбрали последнюю… [и нанесли], я смею сказать, гениальный удар»[127]. Вот так, вполне сознательно, Исполнительный Комитет в разгар войны развалил армию.

  13  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×