Охота на овец

– Чем занимаетесь? Работаете где-нибудь? – спросил я наугад.

– В конструкторском бюро. Уже много лет.

Разговор не клеился. Я не спеша достал сигарету, не спеша закурил. Пианистка закрыла крышку рояля, встала и удалилась куда-то на перерыв. Легкая зависть – буквально совсем чуть-чуть – промелькнула в глазах моей собеседницы.

– И долго вы с ним знакомы? – спросила она.

– Уже одиннадцать лет. А вы?

– Два месяца десять дней, – не раздумывая, ответила она. – С нашего знакомства – и до того, как он исчез. Два месяца и еще десять дней. Я дневник веду, поэтому помню точно.

Ей принесли апельсиновый сок, у меня забрали пустую кофейную чашку.

– После того, как он исчез, я три месяца ждала. Декабрь, январь, февраль...

Самое холодное время. Зима тогда выдалась жутко холодная, правда?

– Н-не помню, – растерялся я. Холода пятилетней давности она обсуждала, словно вчерашний дождь.

– А вы вот так же когда-нибудь ждали женщину?

– Нет, – ответил я.

– Если изо всех сил ждать, а в срок не дождаться – тогда делается все равно.

Неважно, какой был срок – десять лет, пять лет или один месяц.

Я кивнул.

Ее стакан с соком опустел уже наполовину.

– И когда в первый раз вышла замуж, так и случилось. Все ждала, ждала, как положено, а потом устала ждать – и сделалось все равно. В двадцать один замуж выскочила, в двадцать два – развелась. А потом переехала в этот город...

– Вот и у моей жены то же самое, – сказал я.

– Что?

– В двадцать один замуж вышла, а в двадцать два – развелась.

Она окинула меня долгим, пристальным взглядом – и нервно забрякала длинной палочкой в стакане, размешивая апельсиновый сок. Я, кажется, сболтнул что-то лишнее.

– Очень тяжело, когда в молодости переживешь и замужество, и развод, – продолжала она. – Если коротко – дальше уже начинаешь хотеть чего-то одномерного, чего-то совершенно ирреального – понимаете? Но ведь ирреальной жизнью нельзя прожить слишком долго, не правда ли?

– Да... Наверное.

– После развода, пока с ним не встретилась, я пять лет прожила в этом городе.

Такой вот ирреальной жизнью. Ни знакомых почти никаких, ни желания куда-то сходить, ни любовника; утром проснешься – идешь на работу, чертишь свои чертежи, по дороге домой в супермаркете купишь чего-то, сама приготовишь, сама и съешь. Радио включено постоянно, книжка какая-нибудь; дневник про саму себя кропаешь – а в ванне чулки замочены. Да еще квартирка в доме у моря, так что в ушах постоянно волны шумят... Зябкая жизнь! – Она допила свой сок. – Я, наверное, пустое болтаю, да?

Я молча покачал головой.

Шел седьмой час – «время кофе» закончилось, наступило «время коктейлей». Лампы под потолком пригасили, и зал погрузился в полумрак. Город в окне зажигал огни. Заалели фонари и на кранах в порту. В тусклых вечерних сумерках поблескивал мелкими иголками дождь.

– Не хотите чего-нибудь покрепче?

– А как это называется, если водку с грейпфрутовым соком смешать?

– «Солти Дог»...

Подозвав официанта, я заказал для нее «Солти Дог» и для себя – «Катти Сарк» со льдом.

– На чем я остановилась?

– Вы сказали – «зябкая жизнь»...

– Да нет, если честно – сама-то жизнь не такая и зябкая, – поправилась она. – Вот только когда волны шумят – тогда действительно зябко. Въезжала в квартиру – управдом говорил: «ничего, мол, быстро привыкнете»... Да вот не привыкла.

– Ну, теперь-то моря больше нет.

Она тихонько усмехнулась. Морщинки в уголках ее глаз задрожали едва заметно.

– Ну, конечно. Ну, разумеется. «Моря больше нет» – какая наблюдательность! А мне и сейчас то и дело слышится, будто волны шумят. Вот как можно сжечь свои уши за долгое время...

– И потом вы познакомились с Крысой?

– Да. Только я его так не называла.

– А как вы его называли?

– По имени, как же еще! Как и все вокруг, разве нет?

А и действительно, подумал я вдруг. Слово «Крыса» даже как прозвище звучало слишком по-детски.

– Да, конечно, – сказал я.

Нам принесли напитки. Она пригубила свой «Солти Дог» – и салфеткой стерла приставшие к уголкам рта кристаллики соли. Салфетку со слабым отпечатком помады она искусно, двумя пальцами перегнула пополам и положила рядом на стол.

– Для меня он был – как бы лучше сказать... достаточно ирреальный. Вы меня понимаете?

– Кажется, понимаю..

– Я подумала, что мне как раз и нужна его ирреальность – для того, чтобы разрушить свою. С первой же встречи с ним сразу так и подумала. Может быть, потому он мне и понравился... А может, и наоборот – сначала он мне понравился, а потом я так для себя решила. Что так, что эдак – результат все равно одинаковый. Пианистка вернулась со своего перерыва, села за рояль и заиграла мелодии старого кино. Это звучало странно – как если бы к какой-нибудь сцене фильма по ошибке подобрали не тот музыкальный фон.