33  

Перед сном мы выходим во двор. Со двора – на улицу.

Посреди улицы густо стоят высокие чинары. Свет фонарей делает их кроны дымными. Луна в небе – как среднеазиатская дыня.

Мы идем вдоль длинной сплошной высокой стены, а навстречу нам медленно, тоже прогуливаясь, – два молодых узбека в халатах. И мне кажется, что я гуляю по территории сумасшедшего дома.

К нам осторожно приблизилась собака, рыжая, как лиса. Ее уши были срезаны до основания, и собака выглядела так, будто на нее надели купальную шапку.

Я догадываюсь: уши срезают для того, чтобы собака лучше слышала приближающегося вора. Она была до того худая, что можно пересчитать все ребра. Я достала из кармана баранку и бросила собаке. Она поймала ее на лету, сразу заглотнула и, видимо, подавилась. Пошла от меня, осторожно и недоуменно неся свое невесомое тело. Наклонила голову, вернула на землю баранку, после этого уже с толком съела и снова подошла ко мне.

Меня вдруг пробил озноб, и я затряслась так, как будто я только что вылезла из осенней речки на берег.

– Ты замерзла? – удивилась Лия.

Я куталась в чопан. У меня зуб на зуб не попадал. А собака стояла и смотрела, чуть склонив свою круглую голову.

Это был не холод. Просто сострадание и нежность возвращались в меня. Так, наверное, возвращается душа в заброшенное тело, как хозяин в пустующий дом.

Вторник

– Папа звонил, – сказала Машка Кудрявцева, глядя на меня исподлобья.

Я увидела по ее лицу, что она знает ВСЕ, но не знает, знаю ли я, и боится нанести мне душевную травму.

Врать она, бедная, не умеет, и на ее детском личике столько всего, что я не могу смотреть. Наклоняюсь и расстегиваю дорожную сумку. Достаю подарки: чопан, тюбетейку, казан для плова и кумган – кувшин для омовения. В Москве это все неприменимо, включая казан, так как он без крышки и не лезет в духовку.

– Кому звонил, тебе или мне? – спрашиваю я.

– Разве это не одно и то же?

– Конечно, нет. Ты – это ты. А я – это я.

Я даю ей право на самоопределение, вплоть до отделения. Право на автономность. Но она отвергает это право:

– Глупости. Я – это ты. А ты – это я.

Мне тяжело существовать на корточках, и я сажусь на пол.

– Мама, у меня к тебе очень, очень важное дело. Я хочу поехать с Костей на каникулы к ним на дачу.

– Хочешь, так поезжай, – отвечаю я.

Машка не ожидала такого поворота событий. Она приготовилась к моему сопротивлению, а сопротивления не последовало. И было похоже, как если бы она разбежалась, чтобы вышибить дверь, а дверь оказалась открытой. Машка мысленно поднялась, мысленно отряхнулась.

– К тебе хочет зайти Костина мама. Выразить ответственность.

– Какую еще ответственность? – насторожилась я.

– За меня. Вообще…

– А зачем?

Хотя глупый вопрос. Это, пожалуй, самое главное в жизни – ответственность друг за друга.

Я поднимаюсь. Подхожу к окну. Смотрю, как метет мелкая колкая метель.

Из моего окна виднеется посольство Ливии, обнесенное забором.

То, что внутри забора, – их территория. Вокруг зимняя Москва, а в середине – Ливия, с ее кушаньями и традициями.

– Что отец говорил?

– Говорил, что я уже большая.

Значит, взывал к пониманию: «Ты уже большая и все должна понимать». А если Машка отказывалась понимать, то утешал себя: «Вырастешь, поймешь».

– Маша…

– Что?

– Если ты выйдешь замуж, возьмешь меня к себе?

– Само собой…

– Я не буду занудствовать. Я буду покладистая старушка.

Машка помолчала у меня за спиной. Потом спросила:

– А ты видела мои белые сапоги?

– Хочешь, возьми мои.

– А ты? – оторопела Машка.

– А я иногда у тебя их буду брать.

Машка соображает, и я, не оборачиваясь, вижу, как напряжен мыслью ее детский лобик.

– Нет, – отвергает Машка. – Лучше я у тебя их буду брать. В крайнем случае.

Она подходит ко мне, обнимает. Замыкает пространство. Как забор вокруг посольства. А в середине наше с ней государство.

Среда

Колбы с растворами стоят, просвечивая на свету, как бутылки в баре. Моя лаборатория больше не кажется мне обиталищем доктора Фауста. Но и захламленным чуланом тоже не кажется. Это нормальная, хорошо оборудованная лаборатория в современном научном учреждении. А я – нормальный научный сотрудник, работающий над очередной биологической проблемой. Я уже знаю, что гормон счастья антиадреналин в значительной степени состоит из белка, поэтому толстые люди более добродушны, чем худые. И еще я знаю, что никакого переворота в науке я не сделаю и искусственного счастья не создам, ибо не бывает искусственного счастья. Так же, как не может быть искусственного хлеба.

  33  
×
×