— Я всегда знал, что вы на редкость бесчувственны, но такого не ожидал даже от вас, — сухо заметил Берн.
— Что поделаешь, закон джунглей, — пожала она плечами. Гордон повернул назад к веранде, очевидно, очень довольный собой и молодцевато подняв голову.
— Да вы его кормили, верно? Он толстый, как бочка!
— А если и так, какое вам дело?
Она вздохнула.
Они подошли к каретному сараю, и, когда она толкнула дверь, он снова стал брюзжать:
— Почему дверь не закрыта?
— Это Парриш, не забыли? Не вижу смысла.
— Здесь, как и везде, имеются преступники. Отныне прошу запираться на все замки.
— Можно подумать, это кого-то остановит. Один хороший пинок, и…
— Да не от меня, дурочка вы этакая!
— Не хотелось бы первой сообщать дурные новости, но если мое тело обнаружат, вы — первый подозреваемый, поскольку всем известно, что у вас на меня самый большой зуб.
— С вами невозможно говорить серьезно.
Он брезгливо оглядел гостиную, несмотря на то что она вылизала здесь каждую пылинку.
— Интересно, ваша тетя когда-нибудь что-нибудь выбрасывала?
— Сомневаюсь. Если вам что-то понравилось, не стесняйтесь, предлагайте свою цену.
— Спасибо, вряд ли.
Он направился к кухне так стремительно, что полы плаща развевались за спиной. Она сбросила куртку, швырнула сумочку на стул и последовала за Берном.
— Держу пари, вам не терпится сторговать картину Эша.
— Боюсь, даже мне это не по карману.
Он поставил пакеты на разделочный стол, заполнив, казалось, своим огромным телом все маленькое пространство. Она вытащила пачку печенья в шоколадной глазури.
— Вы говорили с Таллулой. Верите, что картина существует?
— Верю, что она существовала.
— Надеюсь, что это высоколитературный британский эквивалент нашего простого «конечно, Шугар Бет, еще бы!».
Он прислонился к древнему холодильнику и пожал плечами:
— Вполне возможно, ваша тетка ее уничтожила.
— Ни в коем случае. Это самое дорогое, что у нее имелось. Да и зачем ей?
— При жизни она отказывалась показывать картину кому бы то ни было. Зачем делить ее с кем-то после смерти, а тем более с племянницей, которую она считала кем-то вроде шлюхи, пусть меня простят за откровенность.
— Потому что была предана семье.
Он поднял коробку с собачьим кормом, которую она только что выставила на стол.
— Что это?
— Я бедна. Единственное лакомство, которое могу себе позволить.
Она вырвала коробку и постаралась не задеть его, когда ставила коку в холодильник.
— Вздор. Этот пес появился одновременно с вами. Значит, он ваш, не так ли?
— Поверьте, гордиться тут нечем.
Она поставила коку на верхнюю полку.
— И вы велели мне позвать копов? — возмущенно прошипел он.
Шугар Бет улыбнулась, радуясь, что вывела его из себя.
— Мы все имеем право на мечту.
— Если вы так не любите эту собаку, почему возите за собой?
Она наклонилась, чтобы поставить корм под раковину.
— Гордон принадлежал Эммету, и никто не захотел его взять. Я пыталась отдать его, потому что он страдает изменением личности.
— Глупости. Чудесная собака.
— Это он притворяется.
Очевидно, он решил, что с него довольно, и принялся бродить по кухне, изучая шкафчики со стеклянными дверцами и старую кухонную утварь. Потянул за фарфоровую ручку хлебницы, и она осталась в его руке. Рассматривая ее, он ухмыльнулся:
— Какая беда, что вы все еще не можете найти работу!
— О, не забивайте вы свою большую спесивую голову всякой чепухой, — посоветовала она. Трикотажный топик задрался почти до груди, когда она встала на носочки, чтобы поставить пакет с чипсами в шкаф. И он это заметил, потому что на миг потерял нить беседы и не сразу опомнился.
— Мне почти жаль вас, — продолжал он. — На ваших руках собака, которую вы не любите, никто не желает дать вам работу, и вы разорены.
— Зато мое обаяние все еще при мне.
Он оперся плечом о стену и принялся перекидывать фарфоровую ручку с ладони на ладонь.
— По-моему, я упоминал, что у меня есть для вас работа. Вы уже дошли до точки.
Шугар Бет едва не захлебнулась слюной.
— Я считала, что вы меня разыгрываете.
— Совершенно уверен, что в жизни никого не разыгрывал.
— Значит, ошиблась. В условия работы входит позволение лапать меня?
— А вам хотелось бы?
По тому, как опустились его веки, она поняла, что он тоже мастер в такого рода играх.