Когда явились ангелы (сборник)

– Так, ребята, где там прячется ваш водяной?

– Я вам точно покажу, – пообещал Перси и вскарабкался по лестнице на крышу насосной будки. – Я нырну и найду его. Тогда пущу пузыри, чтобы вы его подняли.

– Найдешь, так почему сам не поднимешь?

– Потому что он слишком большой для ребенка, дядя Девлин. Его только взрослый мужчина поднимет.

Он натянул очки и улыбнулся мне, как проказливый водяной. Потом набрал в грудь воздуху и прыгнул с криком. Всплеск нарушил блестящую гладь, и в первые мгновения мы видели, как он по-лягушачьи уходит в глубину. Вода сомкнулась над ним. Квистон подошел и стал рядом. Я стянул ботинки и джинсы, закинул их в будку, загородил глаза от солнца и вглядывался в воду. Ни пузырька, ни рябинки.

Чуть ли не через минуту Перси вынырнул, отплевываясь. Он подплыл к берегу и вылез, ухватившись за мою руку.

– Не нашел его, – пропыхтел он, упершись руками в колени. – Но найду!

Он снова взобрался на крышу и нырнул. На этот раз – молча. Вода скрыла его. Квистон просунул руку в мою.

– Перси сказал, у него зубы как у акулы и шкура как у носорога. Может, просто выдумал.

– Перси никогда не был надежным источником.

Мы, щурясь, смотрели на воду, ожидая сигнала. Ничего, кроме слабого никелевого колыхания. Квистон сжал мою ладонь. Наконец Перси вырвался на поверхность.

– Наверное, глубже, чем я думал, – пропыхтел он, выползая на берег.

– Пруд глубокий, Перси.

– Я знал, что ты выдумываешь, – с облегчением сказал Квистон.

Перси покраснел и сунул кулак ему под нос.

– А вот это видал? Свяжешься с Персом, получишь перцу.

– Спокойно, Перси. Не кипятись. Идите, ребята, на мелкий конец, на головастиков поохотитесь.

– Ага, пошли! – Квистона не очень привлекала темная вода под насосной – даже без чудищ. – На головастиков в рогозе!

– Я на головастиков не охочусь, – сердито объявил Перси и полез по лестнице.

Он сорвал очки и отшвырнул, словно они были причиной неудачи. Вдохнул и прыгнул. Вода взлетела, поколыхалась и замерла. Я влез наверх, чтобы смотреть не под косым углом. Непроницаема, как листовая сталь. Квистон окликнул снизу:

– Пап?..

Я смотрел на воду. Перси не всплывал. Я собрался уже нырнуть за ним, но тут его лицо появилось на поверхности.

Он полежал на спине, работая ногами, потом поплыл к берегу.

– Ничего, Перси! – крикнул Квистон. – Я тебе верю. Мы верим, правда, папа?

– Конечно. Там может быть что угодно – утонувший сук, шезлонг, тот, что Калеб бросил прошлой осенью…

Перси отверг протянутую руку Квистона и выполз по илистому берегу на траву.

– Никакой не сук. И не шезлонг. Может, и не чудовище, но никакая там не мебель. Идите на фиг!

Он обхватил колени и поежился. Квистон посмотрел на меня снизу.

– Ладно, ладно. Посмотрю, – сказал я, и ребята радостно закричали.

Я снял часы, бросил их Квистону и поднялся на высокий край крыши. Зацепился пальцами ног за край фанеры, крытой рубероидом, и начал дышать. Я чувствовал, как кровь насыщается кислородом. Мальчишка не знал этого приема опытных ныряльщиков. Кроме того, он выпрыгивал слишком далеко и входил в воду не вертикально. Я войду чище… еще три вдоха, пригнуться, прыгнуть как можно выше и сложиться.

Но уже в прыжке я переменил намерение.

Прыжки в воду не мой конек. Попрыгать мне довелось только в тот год, когда отец служил на Мейр-Айленде, а мы учились в Бойес-Хот-Спрингсе. Бадди и я были в возрасте Перси и Квистона. Друг отца, отставной боцман, после школы учил нас прыгать с трамплина. Бадди научился прилично делать полтора оборота. У меня не пошло дальше «обратной ласточки» – прыжка с вращением назад, когда ты прыгаешь, выбрасываешь ноги вперед, откидываешься в воздухе назад и летишь животом близко к трамплину. Это выглядит опаснее, чем есть на самом деле.

Надо только выпрыгнуть подальше.

И, оторвавшись от крыши, я понял, что прыгнул довольно далеко. Я был в восторге от своих мышц, способных на такой далекий и высокий прыжок, и, решив, что будущее – вот оно, настало, сделал «ласточку».

Впервые за двадцать с лишним лет. Но все происходило в замедленном времени – я успевал вспомнить все движения и правильно их выполнить. С томной грацией я лег в воздухе навзничь, раскинув руки и выгнув грудь и живот к изумленному небу. Это было чудесно. Надо мной кружили голуби, восхищенно воркуя. «Сыновья пионеров» завели следующую балладу: «И выехал старый ковбой…» Ветер обвевал мою шею и подмышки, солнце грело бедра, пахло скворчащим мясом – и все это в ленивом сибаритстве, невесомом парении. А потом, где-то под этими земными ощущениями или позади них, далекие и в то же время тревожно внятные, послышались иные звуки, которым предстояло длиться и нарастать на протяжении всего этого ужасного остатка дня и вечера. Это не был знакомый вой обезглавленной ведьмы, какой слышишь на отходняке после пейота, и не многоголосые споры ангелов с чертями, какие порождает ЛСД. То звуки просто неземные. А здесь – слова не подобрать – ледяное шипение иссякающей энергии, мрачный скрип пустоты, трущейся о другую, как скрипят друг о друга воздушные шары. Не давай ему пугать себя, он сказал, освободись, пой вместе с ним – и я запел себе: «О, слушай, как энтропия шипит…»