– «Искра» пошла!
Веснина затрясло.
– Накладки при пересадке случались? – деловито поинтересовался Виктор.
– Судя по журналу, – один раз, – спокойно ответил Карбид. – Семьсот лет назад.
– Надеюсь, сегодня пройдет гладко.
– А то праздник испортим.
В голосе Германа прозвучала ирония. Ясень жестко посмотрел на напарника, но ответил спокойно:
– Да, не хотелось бы.
В кресле, не привязанный, но все равно неспособный вырваться, бился тщедушный юноша. Глаза закатились, изо рта течет пена пополам с желудочным соком, скрюченные пальцы то сжимают металлический подлокотник, то царапают грудь. Хрип – не стоны, а именно хрип, – прорывается даже сквозь шум Ручного Привода.
– Он вернется, – пообещал Карбид.
И через мгновение, подтверждая слова коменданта, раздался возглас Черепаныча:
– Есть!
Андрей Веснин безвольно обмяк.
– Ушел, – тихо произнес Герман.
– Вернулся, – поправил напарника Виктор.
И оба машинально посмотрели на серый от грязи потолок подвала, словно провожая вылетевшую из тела юноши «искру».
– Аскольд Артурович, вы подготовили новую пленку?
Старик кивнул.
– Черепаныч, приступайте.
В жестяном рупоре вновь заурчало, и в «искру» Андрея потекли новые воспоминания, в которых не будет места пережитому ужасу.
– Операция завершена, – произнес Герман. – Дело Веснина официально закрыто.
Вид мертвого тела подсознательно вызывает у нормального человека страх. Пусть легкий, едва различимый, который можно выдать за раздражение или брезгливость, но именно страх – глядя на труп, каждый видит свое будущее. Не возможное, но гарантированное. Каждый понимает, что когда-то, через пятьдесят лет или завтра, он будет лежать в деревянном ящике или плавать в луже крови на асфальте, будет окружен безразличными людьми, хмуро фиксирующими в документах время смерти, вытирающими кровь, орудующими лопатами…
Страх.
Именно поэтому люди не любят гулять по кладбищам. Именно поэтому верят в истории о зомби и стараются не прикасаться к покойникам – ведь ты дотрагиваешься до того, что находится по ту сторону Черты.
Однако прошедшие через смерть лишены предрассудков. И потому во взглядах собравшихся в морге сотрудников Подстанции не было ни страха, ни брезгливости, они изучали принесенные санитарами тела с холодным деловым интересом.
– Это лучшее, что вы смогли найти? – осведомился Герман.
– Сегодняшний товар, Карбид, – проворчал Бизон.
– Только-только окочурились, – поддержал приятеля Бандера.
– Еле успели уволочь.
Ясень фыркнул. Черепаныч, копошащийся у своего «кондиционера», смолчал. Агава покачал башкой и принялся вынюхивать свесившуюся руку одного из трупов.
– В любом случае, достать другие тела мы не успеем, – резюмировал Карбид. – Будем работать с тем, что есть.
Спорить с комендантом никто не стал. Да и чего спорить? Герман описал ситуацию предельно точно. И если умершая от инфаркта старушка не устраивала собравшихся исключительно своим полом – среди проверяющих женщин не было, – то второе тело подходило с большим скрипом. Оно принадлежало попавшему под грузовик мужчине и могло похвастаться сломанной рукой, сломанной ногой и многочисленными ссадинами. Были сомнения и относительно позвоночника. Теоретически, повреждения не должны помешать вселившейся «искре» контролировать тело, однако затраты энергии будут велики, что сократит срок пребывания проверяющего на Подстанции.
– Может, дадим клонов? – предложил Ясень.
– Запрещено в целях экономии, – покачал головой Герман. – Да и нет у нас готовых.
– А кто будет старушкой? – невинно осведомился Бизон.
– Кто первым успеет, – хмыкнул Карбид и распорядился: – Черепаныч, давай сигнал.
– Зажмурьтесь!
И помещение морга наполнилось ярким светом. Ослепительным, мерцающим туманом, сотканным из парящих в воздухе огоньков. Выдержать его не могли даже раскрывшиеся «искры», а потому всем пришлось закрыть глаза. И никто не увидел, как туман превратился в две сверкающие воронки, постепенно втягивающиеся в распластанные на металлических столах тела. Ни одни очки не смогли бы защитить глаза от того, чего нельзя видеть. Что можно лишь пережить.
– Черепаныч?
– У меня все в порядке!
– Дьявол, я опять женщина! И старая, к тому же!
Восклицание, произнесенное надтреснутым старческим голосом, показало, что переход окончен.