Отпусти кого любишь (сборник)

А чем он хуже? Федор уже привык втайне смотреть на Ольгу как на свою единственную. Тем более что смотреть на нее было чрезвычайно приятно. Ревность его особо не мучила: к прошлому – глупо. А в настоящее время вряд ли у Ангела будет возможность к ней лезть. Все на виду.

А после лагеря Федор что-нибудь придумает. Может, она просто переедет к ним. Родители поймут.

В том, что Оля его любит, Федор не сомневался. Ему было бы сложно предъявить какие-то вещественные доказательства. Но он не сомневался, и все.

10

– Значит, так, – сказал Толмачев. – Съездишь в поселок. Отвезешь личные дела в УВД. Зайди в профком, пусть овощей побольше возят, лето ведь! И спроси, когда прачечную запустят: люди уже два срока после бани на грязное ложатся. Ну, вроде все.

– Есть! – лихо отрапортовал Седых и крутнулся через левое плечо. Сегодня у него было хорошее настроение.

Толмачев больше не напоминал Федору о досрочном отпуске. Он был и сам рад, что все так получилось: Седых был отличным работником, а порядок в лагере, столь нужный Николаю Петровичу, и без сделки с Ангелом его вполне устраивал.

Транспорта лагерю дефективных не полагалось, и Федор, пешочком дойдя до деревни, пристроился там на попутку до станции. Далее – электричка, и еще немного автобусом.

Вот он и в поселке. Совсем недалеко от его города, а разница чувствуется сразу. Все жители трудятся на трех текстильных фабриках. Что они на них делают, Федор не знал. Точнее, не помнил, потому что в свое время, в седьмом классе, их возили сюда на экскурсию.

Все население поселка было привозным и называлось «лимита». А молодые девчонки назывались «шпульки». Федины одноклассники, более продвинутые, нежели он, рассказывали, что «шпульки» в цехах белья не носят, надевая халаты на голое тело. И такое там прямо на складе (полном мягких тканей и мягких же мешков с шерстью) вытворяют, что у парней даже от рассказов дух захватывало!

Федор же слабо представлял, как решаются проблемы секса на текстильном производстве. Из экскурсии ему запомнился лишь оглушительный, давящий прямо на мозг стрекот сотен станков и мотающиеся между ними девчонки.

Короче, репутация у жителей поселка в глазах более благополучных горожан была не очень. Они платили городу тем же, приходя драться на воскресные танцы. Правда, в городе собрать парней «под ружье» было несравнимо проще, потому что на фабриках нещадно эксплуатировался в основном женский труд.

Удачливые лимитчицы, закончившие вечерние институты или успешно вышедшие замуж, старались не оставаться в поселке. И точно так же, как старательское сито, отсеивая пустую породу, задерживает тяжелые самородки, казармы поселка задерживали на всю жизнь неудачниц и неудачников. Получалось старательство наоборот.

Отдельно – про казармы. Их здесь было несколько. Все – ровесницы фабрик. Какой девяносто шесть лет, а какой и сто восемь! Год основания дотошные капиталисты кирпичами выводили на фронтонах.

Казармы были пятиэтажные, из тяжелого дореволюционного, с клеймами, кирпича. Вход был один, посередине. От него шли коридоры вправо и влево с выходящими на них комнатенками. Коридоры кончались огромными многоконфорочными кухнями (до газа там были десятки керосинок и примусов) и не менее грандиозными многотолчковыми туалетами.

Девочки воспитывались на кухнях, мальчики – в туалетах, где их батяни и братовья были почти свободны от докучливых, рано состарившихся жен.

Мало у кого в семье кто-либо не сидел. В основном – по «хулиганке», но были и по серьезным статьям: расположенный рядом благополучный город прямо-таки притягивал к себе огромным количеством квартир, забитых невиданным в поселке добром.

Да, еще о полах. Полы в коридорах и лестницы в казармах были металлические! Сплошные, из дырчатого металла: женские каблучки то звонко цокали, то проваливались. Так что любое позднее возвращение обсуждалось всем этажом.

Конечно, население казарм отнюдь не поголовно рождалось для того, чтобы пополнить ряды заключенных и алкоголиков. Жили здесь и будущие пилоты, и ученые, и педагоги, и даже чекисты (которые, по-видимому, в то время обитали в каждом советском доме). Но всякий, кто чего-то в этой жизни добивался, норовил улизнуть со своей малой родины как можно скорее.

Вот сюда-то и решил зайти Федор, выполнив все поручения Толмачева.

В комнате номер девятнадцать жила Галина Николаевна, мама Васьки и еще четверых детей, из которых двое уже сидели: один – в тюрьме, один – в колонии для малолеток. Дочь была относительно благополучной: вышла замуж и работала здесь же, на фабрике. Мужа у Галины Николаевны не было ни одного. И ни разу.