Рубеж

* * *

– Ярина! Проснись, Ярина!

Девушка открыла глаза. В зале светло, сквозь окошки белеет утро. Кажется, она так и заснула – сидя. Вот и покрывало: не иначе Хведир догадался – укрыл.

– Ярина! – Голос парня звучал странно. – Батька… Батька погиб!

– Что?!

На полу – мокрые следы; на плечах Хведира – кожух. Наброшен наскоро, даже на крючок не застегнут. В глазах под толстыми стеклами – ужас.

– Батька… Погиб батька. И все погибли…

– Мой… Мой отец? И сотня?

Почему-то сразу же подумалось об отце – о сотнике Загаржецком. С Дуная давно не было вестей, а какие и приходили – не радовали.

Парень вздохнул, качнул головой. Дужка окуляр сползла с уха.

– Мой батька – Лукьян Олексеич. И все, кто с ним поехал. В Хитцах. И село… Погинуло село…

Ярине показалось, что она все еще видит сон – страшный, тягучий. Хорошо бы проснуться, поскорее проснуться!..

Проснуться не получалось.

Юдка душегубец

Я скинул окровавленный жупан прямо на пол и взглянул на руки. И здесь кровь – но не моя.

Чужая.

На шаблю и смотреть не стал: хоть протирал снегом, а все равно – чистить и чистить!

Хотелось упасть, как был, прямо в сапогах, на лежанку и провалиться в черную пустоту. Как хорошо, что мне никогда не снятся сны! Там, в темной пропасти, я недоступен – ни для пана Станислава, ни для тех, кого встретила моя шабля за эти долгие годы, ни для всевидящих Малахов.

Уснуть!

Но я знал: не время. Хотя пан Мацапура уже извещен – я специально послал хлопца на свежем коне впереди отряда, – но придется докладывать самому. Таков порядок, таков обычай. Хоть и не в войске, а вроде того.

Я кликнул джуру, отдал ему шаблю – чистить до белого блеска – и велел принести таз с теплой водой. Кровь плохо отмывается; особенно зимой, особенно если она смешана с грязью.

С грязью – и с пеплом.

Теперь – свежая рубашка, штаны, каптан с белой подкладкой, кипа. Дворецкий – тот, что был до нынешнего, – все рожу морщил: негоже-де при пане зацном с головой покрытой ходить! О своей бы голове подумал, прежде чем болтать пустое! Где она сейчас, его голова?

Застегиваясь и надевая пояс, я вновь перебрал в памяти все, что должно рассказать пану. Когда я на службу поступал, пан Станислав сразу предупредил: говорить надо лишь о самом главном – четко и ясно, без лишних словес. Так-то оно так, да только сам он любит о таком расспрашивать, что порою дивишься – к чему? То ли пан зацный попросту любопытен, то ли видит в мелочах что-то важное, нам, сирым, непонятное. Ну, скажем, моргала ли голова после того, как на снег свалилась? Как у того дворецкого. Три года назад это было, тогда тоже на дворе месяц лютый стоял.

Может, пан Мацапура в детстве страшные сказки любил?

– Пан Юдка! Пан надворный сотник!

Задумался! Даже не услышал, как джура постучал, как дверь открыл.

– Пан Юдка! Пан Станислав вас в банкетную кличут! Он там с гостями. Поспешить просит!

Я мельком отметил: «просит». Странное дело, пан Станислав действительно вежлив! И не только со мной. Даже с теми, кого в замок волокут.

Итак, кличут.

Обычно пан не завтракает и не обедает – отсыпается после ночи, лишь на ужин зовет гостей. Что-то сегодня изменилось! Впрочем, гости, как известно, бывают разные.

Я все-таки опоздал. Гости давно расселись, и пан Станислав был на месте – в резном кресле под огромными оленьими рогами, что к стене прибиты. Помнится, один гость посмел улыбнуться и даже шутку отпустить. После ему стало не до шуток – когда болтуну его же язык на ужин подали.

Отварной, с горчицей.

Итак, все на месте – пан Станислав, пан Рио, пан к'Рамоль и, конечно, пани. Причем если мужчины сидят на местах гостевых, хоть и не загоновых, то пани Сале (вэй, ну и дела!) – рядом с паном Мацапурой, не в обычном кресле, а в хозяйском, с высокой спинкой.

Вот даже как!

Долго кланяться да извиняться мне не дали. Пан Станислав в это утро был в изрядном настроении. Черные усы смотрели кончиками вверх, глазки поблескивали, и ямочки – такие детские ямочки на щеках!

– То прошу, пан Юдка! Остынет!

Я с опаской поглядел на ближайшее блюдо. Было дело – пытались свинину подсунуть. Повар (смешно сказать – тоже жид, как и я), когда его на стайне кнутом охаживали, все вопил, что мясо кошерное, поскольку свинья рылом вышла точь-в-точь меламед из харьковского хедера.

Веселый был повар!

Был.

Нынешний такого себе не позволяет. На блюде была телятина, на соседнем – рыба. Ага, у гоев сегодня постный день! Никак не привыкну. Намудрили эти Моше с Иешуа бен-Пандирой! Вместе бы и постились!