Королева Ойкумены

– Вы на службе, вам и не позволено!

«Если вы намерены продолжать в подобном тоне, я буду вынужден…»

– Вынужден – что? Отменить свободу слова?

«…принудить вас…»

– Каким, позвольте спросить, образом?!

«…прибегнуть к силе…»

– Не смешите меня!

«Я справился с двумя идиотками в „Лебеде“, четырнадцать лет назад. Думаешь, я не смогу повторить то же самое сейчас?!»

– Ты когда-нибудь вертелся на зубцах «шестеренок» Сякко?

МОЛЧАТЬ!

Мальчишка… девчонка…

…стыдитесь!..

Доктор Клайзенау был страшен. Регина и заподозрить не могла, что старый интернатский врач способен кричать, словно бить кнутом – наотмашь, без пощады. Фрида от его вопля присела бы на задние лапы. Хозяйка Фриды, уже готовая транслировать Фоме обворожительную ухмылку целофузиса, спряталась в «кокон» целиком, как в раковину, и законопатила все щели. Никогда в жизни Регине не было так стыдно. Это нервы… это усталость…

Оправданий ищешь, мерзавка?!

И эхом от раскрывшегося в крике доктора, случайно вырвавшейся энграммой, адресованной скорее от прошлого к будущему, чем от Клайзенау к ван Фрассен, долетело, пробив броню мнемоблоков:

…учитель Гюйс:

«Патрик, я повешу тебе „репей“?»

«Вешай…» – голос Клайзенау; ступени…

…щербатый камень стен, чья-то широкая спина…

…вспышки выстрелов; «Не высовывайся!..»; от грохота…

«У меня огневой контакт. Доктор в безопасности…»

…катакомбы под храмом Святого Выбора…

…две девочки с «Нейрамами»…

…плохо сплю; до сих пор…

…нельзя было…

…иначе…

«Я не знала, что вы были там,» – хотела сказать Регина. Но не сказала, и даже не подумала, громко или тихо. Вместо этого она произнесла четко и внятно, стараясь не смотреть на Клайзенау, и чувствуя, что тот смущен до самой крайней степени:

– Прошу меня извинить. Я не имела права…

«Я забылся, – ответил Фома. – Простите меня, доктор ван Фрассен…»

– У вас посттравматический стресс. Вы не отдаете себе отчета в своих словах. Я же, как врач…

«…и вы, доктор Клайзенау…»

– Извините, что вторгаюсь без разрешения.

В дверях стоял Тиран.

– Марк Хельфштадт умер, – тихо сказал он.

– Кто? – не сразу вспомнила Регина.

– Штурман-навигатор. Всё, началось.

И слова, что прозвучали здесь минуту назад, сгорели дотла. Осыпались серым пеплом «под шелуху» – и ветер, гулявший над зелеными холмами, где растут оливы, унес пепел прочь, в далекие дали, где черное море, черное небо, и корабль между тьмой и тьмой.

V

Эту детскую площадку выбрала Фрида.

Если есть в Ойкумене что-то неизменное, так это детские площадки. Гвалт, беготня; ссоры и примирения. Лесенки, качели, «бревна». Амортизирующий псевдо-газон. Крепость с клоунами-рыцарями. Песочница. Игровой комплекс «Гномик». Три желоба для съезжания вниз на мягкой попе.

Гуляй, малышня!

Не то чтобы Фрида очень любила детей. Вынуждая хозяйку бегать не на стадионе – расположенном кстати, гораздо ближе к дому – а здесь, вокруг ребячьего царства, химера преследовала какие-то свои, недоступные человеку цели. Наверное, ей нравилось место. Наверное, параллели и меридианы сходились здесь особым, химерическим образом. Ради удовольствия бродить между «горок» и каруселек, Фрида шла на гигантские жертвы. Только козья ипостась – барс и ящер никогда не являлись взору детворы, а главное, матерей и нянек. В облике горала Фрида терпела, когда ее гладят, давала «подергать за рожки», «расчесать шерстку» и даже – Великий Космос! – позволяла самым отъявленным наглецам прокатиться верхом. Взамен она, четвероногая богиня, требовала благоговения и подношений. Ей перетаскали всю морковку, какая нашлась в окрестных магазинах.

– Козочка! – радовались дети. – Козочка пришла!

– Сложно держать дома козу? – сочувствовали мамаши.

Ага, соглашалась Регина. Не то слово. Такая зараза…

– Молоко дает? Козье – самое полезное.

Дает, кивала Регина. Доимся с утра до вечера.

– Не поделитесь? Я заплачу!

Нет, отказывала Регина. Я жадина, сама всё выпью.

Доктора ван Фрассен здесь не любили. На площадке ее терпели – ради Фриды. Пусть бегает, пока дети играют с животным. Она и бегала, наслаждаясь солнцем, погожим днем, гомоном, похожим на шорох прибоя у скал…

– Региночка?

Она не сразу узнала женщину, преградившую ей путь. Советница Зоммерфельд очень изменилась. Куда делась пышная, говорливая, кипящая энергией дама? Таран, способный пробить термосиловую броню – где ты? Дорогу загораживала старуха, хотя до старости Гертруде Зоммерфельд было далеко. Бледная кожа, бледные, едва тронутые помадой губы; глаза-пепелища. В руке советница держала пульт дистанционного управления – черный, хищный.