Старые письма

На прощание государыня устроила небольшой обед для Анны и немногих близких людей. Присутствовали также оба врача и те обитатели Царского Села, что сильнее всего привязались за это время к юной балерине. Она была растрогана до слез и без конца благодарила всех за доброту и обещала вернуться. Царица тут же пригласила Анну приехать к ним в Ливадию, как это было прошлым летом, и пообещала, что непременно побывает на ее спектакле, как только балерина вернется на сцену.

– И уж на этот раз ты не отвертишься, я обязательно научу тебя плавать! – пообещал Алексей и подарил ей самую любимую свою вещицу. Это был нефритовый лягушонок работы Фаберже, выглядевший трогательно беспомощным и даже симпатичным в своем уродстве. Но цесаревич расстался с ним без колебаний, заботливо завернув в сделанный специально для Анны рисунок.

Великие княжны прочли сочиненные в ее честь стихи, преподнесли очень милые акварели и сфотографировались вместе с Анной на память. Она все еще тяжело вздыхала, когда Николай провожал ее до дому, где им предстояло в последний раз оказаться вместе.

– Я боюсь думать о том, что завтра уеду от тебя, – прошептала она, когда оба устали заниматься любовью, однако не хотели спать и решили проговорить до утра.

Несмотря на их веру в то, что новая жизнь только начинается, Анна все еще не представляла, что сможет просто сесть в карету и уехать. В этот вечер, когда они вернулись с обеда, Николай подарил ей золотой медальон на цепочке со своим портретом. На фотографии он так сильно походил на царя, что ему пришлось убеждать Анну, что это именно он, и тогда она поклялась носить медальон не снимая, кроме тех минут, когда будет танцевать.

Последние часы перед разлукой были полны тоски и боли, и оба не смогли удержаться от слез, когда Анна садилась в поезд, чтобы вскоре оказаться в Санкт-Петербурге, в заведении мадам Марковой. Она не захотела, чтобы доктор провожал ее до самой школы, – проницательная наставница мигом догадалась бы об их связи. Анна совсем по-детски верила, будто мадам Маркова обладает волшебной способностью все видеть и все знать, но Николай не стал возражать и остался. Нынче днем ему предстоял нелегкий разговор с Мери, и он обещал при первой же возможности рассказать Анне обо всем, что случится.

Так они стояли на платформе, ожидая свистка паровоза, и сердца их разрывались от горя и мыслей о том, что подошла к концу самая счастливая, самая светлая глава в их жизни. Анна как можно дальше высунулась из окна и смотрела, как Николай машет рукой, не отрывая глаз от любимого лица. Дрожащими пальцами она нащупала у себя на шее золотой медальон и стиснула что было сил. Перед тем как покинуть гостевой домик, он тысячу раз со слезами повторил, что любит ее, и целовал с таким отчаянием и страстью, что у Анны до сих пор саднило губы, и ей пришлось несколько раз поправлять прическу, прежде чем выйти наружу. Они цеплялись друг за друга, как двое детей, вырванных из рук родителей, и не раз и не два Анна вспомнила тот страшный день, когда отец привез ее в балетную школу и оставил наедине с суровой взрослой жизнью. Сейчас ее сердечко терзалось от точно такого же, если не более сильного, холодного липкого страха.

Мадам Маркова встречала ее на вокзале в Санкт-Петербурге. За эти месяцы наставница сильно похудела и оттого казалась еще выше и строже. Анне даже подумалось, что ее наставница заметно постарела, и у нее возникло такое ощущение, будто она провела в Царском Селе целую вечность. Но мадам Маркова обняла и поцеловала Анну с прежней теплотой – она была искренне рада снова видеть любимую ученицу. Только теперь Анна осознала, как соскучилась по мадам Марковой, несмотря на все, что случилось с ней за время разлуки.

– Ты прекрасно выглядишь, Анна. Довольная и отдохнувшая.

– Спасибо, мадам. Все относились ко мне чудесно.

– Так я и поняла по твоим письмам. Как всегда, ее голос звучал строго, чуть ли не осуждающе – черта, от которой Анна успела отвыкнуть. Такая манера говорить побуждала окружающих думать лишь о том, как бы не прогневать суровую наставницу. Она не проронила ни слова, пока усаживалась в наемный экипаж, чтобы ехать в балетную школу.

Анна, как могла, пыталась сгладить неловкое молчание, повествуя о своей жизни в гостях у императорской семьи, о приемах и званых обедах. Однако с каждой минутой в ней крепло ощущение, что мадам Маркова за что-то сердится на нее. Как тут не пожалеешь о только что покинутом прибежище в Царском Селе! Но увы, ее никто не освобождал от наложенных прежде обязательств.