Продавцы невозможного

Тринадцать забыл марсельский урок. Не подумал, что неизвестные ему программы Сорок Два способны пробить защиту, вползти во внутреннюю сеть, обманув системы безопасности, и «выстрелить» в нужный момент. Не из пистолета выстрелить и даже не из пулемета – в Эпоху Цифры стрелять могут самые обычные вещи.

Тринадцать погибает в лифте. Входит в него, окруженный могучими телохранителями, и отправляется в недолгий и неувлекательный полет с пятидесятого этажа. Перед смертью он не чувствует ничего, он слишком занят перегрузкой.

Сегодня я хочу говорить о любви, которая есть Вселенная по имени Чудо. О плодах, доступных каждому. О плодах, которые может подарить только любовь. Сегодня я хочу говорить о том, что у каждого из нас есть цель, и тем она выше, чем сильнее горящий внутри костер. Сегодня я хочу говорить о том, как мы идем к своей мечте дорогой злобы, как обманываем и предаем, не обращая внимания на гаснущее пламя. Сегодня я хочу говорить о том, как легко спутать силу и жестокость, как душа становится каменной, а время превращается в палача. Сегодня я хочу говорить о том, как счастлив любящий, ибо его преграды сжигает горящий внутри огонь. Сегодня я хочу говорить о том, что злость помогает добраться до цели, а любовь дарит чудо ее творения. Сегодня я хочу говорить о том, что преисполненный любовью становится способен на все, ибо любовь есть Невозможное.

Анклав: Москва

Олово давно забыл об овощах. Сидит у самого коммуникатора, напряженно вслушиваясь в речь Сорок Два. Неподвижен, как статуя, натянут, как тетива. Потом Олово долго трет лоб, с трудом вырываясь из тумана, в который отправили его слова пророка, потом смотрит на застывшее лицо Чайки и тихо говорит:

– Он перебил вра-агов. Он перебил всех вра-агов.

И качает головой.

Голос выводит Илью из оцепенения. В первое мгновение он чувствует отвращение, ему даже стыдно перед собой за то, что заслушался, но эти эмоции быстро проходят. Они ненастоящие. Настоящее спрятано в пришедших по сети словах.

– Откуда ты знаешь? – спрашивает Илья и удивляется, как хрипло звучит голос.

– Ему было плохо, – задумчиво тянет Олово. – Он убива-ал вра-агов, но ему было плохо. А-а еще он убил свою душу. – Пальцы слуги скребут по черным татуировкам. – Я-а зна-аю, ка-ак душа умира-ает.

– Мы слушали не оду, а реквием, – шепчет Чайка.

Он отключает коммуникатор, но продолжает сидеть. И Олово не встает. Позабыл о кухне, молчит, низко опустив голову. Чайка долго смотрит на него, дожидается, когда Олово поднимет взгляд, и говорит:

– Я больше не хочу смерти Сорок Два. Он… – Чайка криво усмехается. – Он сделал с собой нечто более плохое.

И качает головой. Точь-в-точь как сидящий напротив убийца.

Сегодня я хочу говорить о любви, которая есть Вселенная по имени Невозможное. Вселенная без границ и преград, без ненависти и страха, преисполненная Чудом, Надеждой, Временем и Человеком. Человеком, жизнь которого идет вперед, а не к концу. Человеком, которого боится время. Человеком, озаренным надеждой. Человеком, познавшим чудо. Человеком, живущим в любви. Любовь – вот единственный во Вселенной продавец Невозможного, и плата за него – ваша душа. Не исковерканная злобой и завистью, не окаменевшая, не черная. Плата за Невозможное – ваш костер. Плата за Невозможное – Любовь, которая станет вами. Плата за Невозможное – обретение Вечности, потому что все, кроме Любви, рано или поздно обратится в прах…

Анклав: Москва

Одежда валяется на мраморном полу, а они лежат на ней. Обессиленные и ошарашенные. Понимающие, что никогда не станут такими, как прежде.

Счастливые.

– Духи Лоа любят тебя, – тихо произносит Папа, не мигая глядя на сводчатый потолок собора. – Боятся, но любят.

– Я им чужая.

– Но они ничего не могут с собой поделать.

– Как ты.

– Да, как я…

Первородная любовь не знает имен, она просто берет свое.

Патриция тоже смотрит вверх, но видит не камни, а небо. Ночное московское небо, в котором сияет в восемь раз больше звезд. В котором на привычные созвездия накладываются другие, неизвестные, безымянные. Пэт смотрит в небо и знает, что руны сложили на ее руках ту самую, самую-самую-самую главную последовательность. Пэт видит устремленное за пределы неба Копье. Пэт знает, что сгорела на костре своей души и возродилась.

– Я не хотел возвращаться, – тихо говорит Джезе. – Хотел остаться в тебе навсегда.